Зло

Поселок показался внезапно. Дорога, поля и сразу же вросшие в землю деревянные дома со ставнями и наличниками на окнах. Улица была продолжением дороги, но все-таки это была улица, с деревянными, пружинящими под ногами, тротуарами.

Недовольно залаяла собака за забором. Звонко закричал пацан:

— Зек идет! Зек идет!

Распахнулась калитка, появился здоровенный мужик лет сорока в рваной тельняшке и потерявших цвет брюках, заправленных в рыбацкие сапоги.

Он достал из кармана пачку «Памира», прикурил и спросил:

— Откинулся, что ли?

— Откинулся.

— На станцию?

— Вроде того.

— Закуришь? — Мужик протянул ему мятую пачку.

— Спасибо! — Юрий прикурил, глубоко затянулся.

— Вот что, парень, — рыбак, прищурившись, посмотрел на Ельцова, — вот что я тебе скажу по душе. Ты, как на станцию придешь, буфет обходи. Там всегда кто-то из ваших откинувшихся кантуется. Не пей, если обратно попасть не хочешь.

— Спасибо. Я обратно очень не хочу.

— Ну и ладно. Счастливо.

Мужик повернулся и исчез в калитке.

А Ельцов пошел дальше по дощатому пружинящему тротуару, мимо крепких бревенчатых домов, мимо старух, сидящих на покосившихся лавочках, мимо белобрысых пацанов, гоняющих мяч. Он, в своей лагерной робе, шел по этой мирной улице. И люди смотрели на него с жадным любопытством, потому что он пришел к ним из другого — неведомого и опасного — мира.

Вот первый угол. Здесь он должен свернуть с улицы под названием «Вторая Озерная». Он свернул. Прочитал на заборе название — «Индустриальная» и увидел серые «жигули». Рядом с машиной стоял Миша Селиванов, начальник УГРО Петрозаводска.

— Юрий Петрович, — он пошел ему навстречу, — я — Селиванов. Узнаете?

— Конечно, узнаю. Здравствуйте, Миша.

Его встречал ученик и друг его дядьки Игоря Дмитриевича.

— Ну ты, Юра, — засмеялся Селиванов, — даешь. Не боялся в этой робе идти?

— Да нет, привык к ней.

— Значит, так. Едем к местному начальнику розыска. Там поедим, помоешься, переоденешься и рванем в Петрозаводск. Игорь Дмитриевич прислал вещи и деньги. Я взял билет на восемнадцать тридцать.

— А как же с проездным требованием?

— Отдашь мне, мы по нему какого-нибудь бедолагу отправим. Как на воле?

— Не понял, Миша. Не понял.

Скорый поезд «Мурманск-Москва». Ночь

И голос он услышал. Словно крикнул кто-то совсем рядом:

— Не верь!

— Не бойся!

— Не проси!

Ельцов проснулся, не понимая, где он.

Темнота была зловещей и пугающей. Стучали колеса. Неужели опять этап?

Нет. Он сидел на мягко пружинящей койке вагона «СВ». Тонко-тонко, как шар на новогодней елке, звенела ложка в стакане. Темнота пахла хорошим табаком. Все. Не будет этапов, шконок, построений и шмонов. Два года позади осталось. Вагон стучал на стыках, уносил его от вахт, колючки, предзонников, штрафных изоляторов, покачивался на скорости, поскрипывал, звенела ложка в стакане. А колеса напоминали ему грохотом своим:

— Не верь!

— Не бойся!

— Не проси!

Он вытер ладонью мокрый лоб, дотянулся до столика и включил лампу. Маленькую, под медь, с зеленым матерчатым абажуром. Купе залилось мягким светом. Вагон был старый. Мало таких осталось. Раньше они назывались международными. Одна койка-кровать, столик, кресло рядом с ним. Хорошо вычищенные медные ручки, дверь в туалет с матовыми витражами.

Раньше люди больше ценили комфорт. Когда-то Ельцов в международном вагоне ехал во Владивосток. Такая задумка была у главного редактора. Проехать через всю страну и написать репортаж в праздничный номер.

Поезд был сюжетной нитью, объединяющей встречи с разными людьми. Хороший тогда получился материал. Лирический, спокойный, без излишнего пафоса.

Юрий взял со столика пачку сигарет. Закурил. Господи, какое удовольствие курить хороший табак. «Союз-Аполлон», сигареты, сделанные вместе с легендарной фирмой «Филип Моррис», неповторимый вкус соусированного табака. Два года он не чувствовал его. Вместе с деньгами и вещами дядька прислал четыре пачки.

Ельцов докурил, погасил лампу. Он не любил курить в темноте, почему-то не получал от этого удовольствия. Раздвинул шторки на окне. За стеклом клубилась ночь, густая и синяя до черноты.

Ночь — доброе время. Темнота ее укрывает человека, приносит покой.

На улице затихают шаги. Молчит телефон.

Ночь принадлежит тебе.

И его история началась ночью.

…Зазвонил телефон. Ворвался в сон, разрезал его, заставил одурело подскочить на кровати.

— Ну что такое — зло сказала жена, — трубку возьми, какая гадина звонит в такое время?

Он босиком прошлепал по ковру, снял трубку.

— Слушаю.

— Ты, Юрок?

— Ну, я.

— Это Мишка.

— Какой Мишка?

— Николаев.

Господи! Откуда он взялся среди ночи, бывший сосед по дому, бывший одноклассник, бывший соперник на ринге?

Он исчез из жизни Ельцова, но тот знал, что стал Мишка авторитетным вором.

— Тебе чего, Мишка?

— Дело есть. Разговор важный. С тобой как с журналистом.

— Не мог до утра дотерпеть?

— Не мог. Утром меня, может, и в живых не будет.

— Ты где?

— Буду тебя ждать на том месте, где мы с ребятами Кабана дрались.

— Понял, еду.

Юрий начал одеваться. Жена зажгла свет, села на постели:

— Очередная шлюха?

— Ты что, с ума съехала?

— Да нет, — жена встала.