Зло побеждает зло

— Рас-с-стрелять сволочь! — неожиданным фальцетном вторил прикрытый вислой горьковской шляпой интеллигент из бывших, вернее всего — потрепанный фабзавучем гимназический учитель пения.

— Попався, голубчику, — довольно проворковала увешанная фальшивыми бриллиантами бальзаковская дама в довоенном желтом палантине. — Чека тоб╕ голову-то враз в╕дкрутить!

— Сгубил ворог нашего Сталина, — запоздало всхлипнул косматый как домовой крестьянин. — А мы-то как таперича? Хто ежели не он?!

— Мало, надо на кол посадить! — вмешался звонкий, уверенный голос Саши. Она пихнула меня в бок. — Правда, Алешенька?

Судорожно сжался анус, но я послушно отрапортовал невразумительное:

— Всенепременно! Вор должен сидеть в тюрьме!

Выдержанная в классическом старорусском стиле инициатива моей спутницы не прошла незамеченной. Крики впадающей в раж публики приобрели глубину и рельеф:

— Колесовать при всем честном народе! Да чтоб дергался ирод подольше!

— Иуда! Вздернуть эсеровскую гадину! На осине!

— Опять продали Рассеюшку!

— В мартен выродка! Вместо шихты!

— Всех жидовинов свиньям скормить!

— Крыскам! Крыскам! По кусочечку! — охотно подхватил антисемитскую тему сутулый сморчок, с бегающими глазками и нездоровым желтым лицом.

— Сколько раз увидишь, столько раз и убей!

В последнем вопле я с немалым удивлении узнал собственный голос! Интересно подсознание преломило персональную "неприязнь" к Блюмкину и Троцкому.

— Господи, прости им, ибо не ведают, что творят, — прошептала Саша, снимая остатки наваждения.

Я смотрел на перекошенные искренней злобой морды вокруг — зомбоапокалипсис наяву! Малейшая тень подозрения и нас тут же разорвут живьем, на мелкие фракции! За что?!

Понятна газетная истерика. Легко объяснима фрустрация чекистов и комсомольцев. Совершенно естественно смотрятся партсобрания и митинги. Но откуда такое невероятное сочувствие к убитым большевикам у обычных советских граждан?! Где бытовое злорадство "захребетник наскреб на хребет"? Куда запряталось типичное ленивое недоумение: "начальников на наш век хватит", "чай не брат-сват, не жалко", "помер и черт с ним", "место в Кремле пусто не бывает"?

И кстати, почему совсем нет надежд на перемены к лучшему? Ведь сейчас не пятьдесят третий, а всего лишь тридцатый! Едва год миновал, как рывок сверхиндустриализации затмил сытый и спокойный НЭП. И уже снова в ходу позорные хлебные карточки, к горлу подступает голод, за любой едой тянутся хвосты. Цены взлетели до небес, еще попробуй найти того, кто возьмет бумажные червонцы. Биллонная мелочь против них стоит впятеро, честные серебрянные полтинники и рубли — вдесятеро,[193] про золото говорят только своим и шепотом. Деревня глухо и безнадежно бунтует. Как можно не сопоставить политику "невинно убиенного" генсека, и уровень собственной жизни?

Так я думал еще с утра. Мозолистая рука реальности сдернула флер заблуждений, обнажив неприятную истину. Передо мной тот самый краткий момент истории, когда беспощадный диктатор благодаря послушным газетам и радио[194] кажется согражданам милее и дороже всей остальной политической камарильи. Но при этом — важный момент — он еще не успел в полной мере раскрыть свои "великие" таланты экономиста, палача и главнокомандующего.

Как это вышло? Догадаться не сложно. Пост генсека чрезвычайно удобен — его обладатель в формальной государственной иерархии конкретно ни за что не отвечает. Всегда на стороне недовольного начальством большинства, товарищ Сталин с удовольствием прислушивался к чужому мнению. С заманчивой деревенской простотой позировал фотографу в толпе участников съезда, последовательно выступал за внутрипартийную открытость и даже, местами, демократию. Отвечал на письма, защищал трудящихся от рвачей, непачей, спекулянтов, всех напастей сложного мира. Частенько и по делу критиковал нерадивых бояр-функционеров. Но спокойно, без жестокостей и перегибов — даже с главным идеологическим противником, леваком Троцким, несколько лет великодушничал. Ни дать, ни взять — добрый царь. Как можно не видеть в таком генсеке единственную и неповторимую надежду и опору, спасителя отечества?

Все правда. Только невдомек рабочим и крестьянам, что не вождь так хорош и умен, а напротив — управляемое "секретарями" кадровое антисито методично и аккуратно вытрясло из аппарата все, что имеет хоть какой-то ум, совесть, смелость и достоинство. Физически не осталось тех, кто способен указать ослепленному властью капитану на буруны по курсу.

Петля удушья, совсем как вчера, сперла дыхание. В панике я метнулся прочь с вокзала. Каждый шаг мимо множества глаз. Сегодня у них нет единой цели. Завтра каждая пара займется выискиванием примет убийц — наши рисованные портреты "украсят" столбы, газеты, плакаты. Недостаток сходства компенсирует энтузиазм добровольных помощников, в них не будет недостатка. Кроме системы, той что с большой буквы, против нас расстараются пионеры, старики, домохозяйки, дорожные рабочие, крестьяне и машинисты паровозов, бывшие царские чиновники и недобитые непачи — нас будет искать "каждый утюг".