Злодей. Полвека с Виктором Корчным

А вот поэзию любил и порой цитировал (бывало и за анализом) рифмованные строки, а то и целые стихотворения. Помню его в Зеленогорске, с чувством декламирующего: «Мистер Твистер, бывший министр, мистер Твистер, миллионер, владелец заводов, газет, пароходов, едет туристом в СССР», – и смешливые искорки бегали в его глазах.

Тогда же однажды сказал ему за анализом:

– Это, кажется, идея мастера Неведничего. Он, кстати, недавно женился на шахматистке по фамилии Лизунова. Вероятно, он на ней и женился потому, что она была Лизунова.

Реакция Виктора была мгновенной:

– Но с тем же успехом он мог бы жениться и на Сосонко!

В другой раз воскликнул:

– Вот Маяковский писал: «У советских собственная гордость: на буржуев смотрим свысока!»

Засмеялся и задиристо продолжал:

– А ведь и у шведских – собственная гордость! И у немецких! И у английских!..

Позвонил однажды:

– Я вот в последнем журнале New in Chess заметил, что Найджел Шорт употребил выражение I am pissed off. Это что ж такое? Я посмотрел бы, как он в своей колонке в Sunday Telegraph это написал бы. Да и солидному журналу надо было сноску сделать: пусть и уважаемый гроссмейстер написал, мы извиняемся перед читателями за такое выражение.

Не помню его ругающимся, разве что, осерчав, мог назвать кого-нибудь мудаком. Но чтобы матерная тирада или нечто просто для связки слов – нет, такого не помню.

Одно из воспоминаний последнего периода: февраль 2010 года, командный чемпионат Голландии. Играем на выезде, времени для разговоров в клубном автобусике достаточно. Рассказывает:

– Сейчас читаю книгу Аксенова о Москве шестидесятых. Нравится, но язык тех годов, да и выраженьица…

Жалуется:

– Что-то одышка замучила в последнее время… Даже не когда по лестнице поднимаюсь, но когда просто иду, а иногда даже, когда лежу. Одышка! С чего бы это? Раньше такого никогда не было.

– А что врачи говорят? Что-нибудь прописали?

– Нет, никаких медикаментов не принимаю, как же с таблетками в шахматы можно играть?..

– А вот сын Нейштадта, когда отец на здоровье жалуется, говорит: «Знаешь, папа, все болезни делятся на две категории – х…я и п…ц». А он доктор, он знает. «Так вот, папа, у тебя, судя по симптомам, – х…я». Такой вот диагноз. А Нейштадту ведь под девяносто!

Прыскал с призвуком:

– Кхе-х… Кхе-х… Вот и Аксенов в своей книге те же слова, что и вы, употребляет, да и сын мой – Игорь… А то знаете, что он мне давеча продекламировал? «Дон Джузеппе, кузнец из Италии, поливал кипятком гениталии. Поливал кипятком, молотил молотком. Тяжело жить рабочим в Италии!» Кхе-х… Кхе-х… Вот ему книжку аксеновскую и подарю…

Сам тоже знал множество частушек, мог под настроение или в подпитии исполнить парочку, но приводить их не стану. Разве что одну, слышанную еще в Зеленогорске: «Приятно с Полей полежать, обняться с Полей, Полю сжать. Потом вогнать полметра в Полю, а после выгнать к “Метрополю”».

Много лет спустя позвонил и едва ли не торжествующе спросил, знаю ли я перепев той частушки, придуманный кем-то во время матча в Багио. Сказал, что знаю, но он всё равно продекламировал с чувством: «Приятно с Полей полежать, обняться с Полей, Полю сжать. Но Поли нет, есть только Петра, придется ей вогнать полметра!»

Наверное, эти частушки не следовало бы включать в книгу, но не будем делать их достоянием широкой публики, пусть это останется между нами, шахматистами.

Репутацией непримиримого бойца и ненавистника ничьих очень гордился и с удовольствием вспоминал посвященное ему четверостишие, вместе с дружеским шаржем на него висевшее в гроссмейстерской комнате ЦШК на Гоголевском бульваре Москвы (и, разумеется, снятое сразу после ухода Корчного на Запад):

Вы можете помять его немного,
Пощекотать, похлопать по плечу,
Но будьте осторожны, ради бога,  —
Не предлагайте Виктору ничью!

Помнил и другое, хотя почему-то считал более слабым:

Другие, разменяв фигуры,
Давно льют в кофе молочко.
А он, мятежный, ищет бури,
Как будто в буре есть очко.

Однажды, когда я был в Волене, сказал, что тренирует память, – и неожиданно начал читать наизусть стихотворение Бродского «На смерть Жукова». Удивился несказанно, когда я, вклинившись в его паузу, дочитал до конца:

Маршал! Поглотит алчная Лета
эти слова и твои прахоря.
Всё же прими их – жалкая лепта
родину спасшему, вслух говоря.
Бей, барабан, и, военная флейта,
громко свисти на манер снегиря.

– Петра, – вскричал он, подозрительно взглянув на меня, – да Генна всё знает!.. Одного не пойму, зачем Бродский приплел здесь какого-то снегиря. При чем здесь снегирь? Чушь какая-то!