Злое счастье

— Проклятье! Сколько будут продолжаться недомолвки?! — взорвался негодованием Орэр'илли.

Высокие Лорды подняли такой шум, что у Хелит заложило уши. Разумеется, о судьбе Отступника они думали меньше всего.

— Тихо! — приказала девушка и для острастки хлестанула над головами нобилей ярко-голубой молнией.

С потолка обильно посыпалась штукатурка.

— Я хочу видеть эти ваши… доказательства. Я все равно не верю.

— Зрелище не для глаз женщины, — уверенно предупредил Альмар.

Он оказался прав. Слуги принесли кольчугу, уже начавшую ржаветь от крови, и жуткую изуродованную голову, чертами отдаленно напоминавшую Дайнара ир'Сагана. Черные смоляные волосы слиплись от крови, один глаз вытек, без ушей… Хелит сама не поняла, как нашла силы глядеть в мертвый глаз человека, которого помнила живым, зная, что он погиб страшной смертью.

— Дайн…

Она не заплакала. Не получилось.

— Проклятые дэйном! Смерть им! — хрипло взвыл Орэр'илли.

— Смерть! — подхватили Лорды.

Итки закрыл глаза руками. Сейчас они разорвут его на куски, столько ненависти и бешенства в диком животном вопле разгневанных униэн.

— Что же вы собираетесь сделать для освобождения Рыжего? — спросила алаттка. — Им нужен выкуп? Земли?

В комнате повисло гнетущее молчание.

— Верховному вигилу и Повелителю Чардэйка нужна ты, моя леди! — звонко отчеканил Риадд.

Злорадству ир'Брайна не было предела и меры. А Высокие Лорды Тир-Луниэна молчали. Даже Сэнхан.

— Ах, им нужна я! Отлично! — заявила Хелит. — Они меня получат.

И развернувшись на каблуках, пошла прочь. Дэйном, ангай и княжич заковыляли следом. Против ожидания, Аллфин не кинулся в объятия к отцу. Он не мог бросить женщину, которую отчаянно защищал, пусть и вырезанной из ветки глирна палкой. Сэнхан мог гордиться своим первенцем.

Хелит била крупная дрожь. Такая сильная, что она не могла без посторонней помощи вынуть ногу из штанины, не говоря уже о том, чтобы самостоятельно снять сапоги или пуговицу расстегнуть. Моддрон Гвирис пришлось раздевать госпожу, как маленькую. Она брезгливо отбрасывала в сторону грязные вонючие тряпки и только дивилась отваге былой проказницы и хохотушки, выросшей на глазах у них с Хефейдом. Теперь даже воевода смотрит на девушку с плохо скрываемым восхищением. Про обычных дружинников вообще говорить нечего — они за свою бесстрашную госпожу умрут безо всякого приказа. Они окружили апартаменты владетельницы живой стеной и приготовились отразить любое покушение на жизнь и покой леди Хелит Гвварин. Даже Сэнхана не пускают. Никого, пока благородная госпожа будет приводить себя в порядок.

Будь на то воля самой Хелит, она бы просто упала бы на кровать лицом вниз и поплакала от усталости и обиды за Рыжего. От злости на короля и его советников у неё и так закладывало уши, а руки чесались разнести весь дворец по кирпичику. Сволочи, сволочи, сволочи! Мэй столько сделал для всей страны, для всех униен, ангай и нэсс, а они, паразиты наглые, и пальцем не пошевелили, чтобы ему помочь.

— Что с Ранхом? — спросила девушка у моддрон.

— В лазарете.

— А Итки?

— Кто?

— Красноглазый дэй'о.

— Спит на полу возле твоей постели, миледи. Я ему миску с кашей поставила.

Критиковать выбор Хелит никто не осмелился. Наследница Оллеса и Ястребицы, возлюбленная Отступника в своем праве. Хочет, заводит лошадь, хочет — гончую, а пожелает дэй'о приютить — никто не осудит. Вот моддрон Гвирис и относилась к пареньку, как к экзотическому домашнему животному. Пусть себе живет, разве кто возражает? Лишь бы не шкодил.

— Он поел?

— Аж за ушами трещало, — усмехнулась женщина.

— Это хорошо. Передай княжичу Аллфину — пусть к отцу возвращается.

— Непременно, миледи.

«Надеюсь, Сэнхан простит меня», — тоскливо думала Хелит, забираясь в огромную бадью полную горячей воды.

Аллфин множество раз представлял себе, что скажет отцу при встрече. Мысленно повторял доводы, каждый раз напоминая себе, что обязан держаться с достоинством, не показывать своего страха перед наказанием. Его жажда приключений и славы была утолена. Теперь следовало поступить так, как полагается.

Странное дело. Всё, что до сих пор казалось Аллфину пустой формальностью и дурацкими правилами вдруг обрело подлинный смысл и реальную цену. Он действительно виноват, но как сказать об этом отцу, чтобы не уронить ни его, ни своего достоинства? Как верно и недвусмысленно выразить степень своей вины и не скатиться к глупому и никому не нужному самобичеванию?

Княжич высоко поднял подбородок, сделал четыре широких шага от порога комнаты и опустился на одно колено. Взгляд на отцовы руки, скрещенные на груди, и ни на мизинец выше.

— Я — плоть твоя от плоти, я — кровь твоя и продолжение, признаю свою вину. Воля твоя наказывать и прощать, отец мой и господин, — ровным голосом произнес мальчик.

Только так — несколькими суровыми ритуальными фразами, за которыми спрятаны раскаяние, надежда и откровенность.