—Нет, не останутся! Да их и нет, и Карарбах больше уже не будет носить за пазухой божка.
Лангара ошеломлена. Запускает руку за пазуху старику, ищет деревянного идола. Ощупывает его карманы, котомку и, обратившись ко мне, смотрит испытующе в упор.
«Что ты сделал со стариком?!» — говорят её глаза.
Острыми скрюченными пальцами, как когтями, она впивается в мою телогрейку, яростно трясет меня.
—Куда он дел своего бога?
—Выбросил. Лангара дико смотрит на меня.
Карарбах догадывается о нашем разговоре, поднимает сухую, жилистую руку со сжатым кулаком и, повернувшись в сторону зыбуна, кричит что-то непонятное мне.
—Он стрелял в Харги!.. — произносит старуха уставшим, еле слышным голосом.— Что же будет с нами?.. На землю! Падайте на землю!.. Просите у Харги прощения! — И она опускается, точно врастает в мох, роняет голову.
Карарбах стоит перед нею молча, удрученный.
Я помогаю ей встать. Она покорная, расслабленная, как будто сразу одряхлевшая.
—Нет больше Харги...— еле слышно шепчут её губы.
Но вот опять перед нами прежняя Лангара. Суровая, неуступчивая, убежденная в своей правоте. Она поднимает с земли поводной ремень, выходит вперед с учагом, ведёт нас на табор.
Позади в тучах взошла луна. Тьма рассеялась, ушла в перелески, легла на болота. Под ногами обозначилась тропка. Старуха перебредает промоину, приостанавливается, грозит мне кулаком.
—Духи тебе не простят, ты это узнаешь раньше, чем покинешь Ямбуй. И Карарбаху больше не будет удачи.
—Ты, Лангара, с детства поклоняешься духам, ублажаешь, молишься на них, так почему же они не оградили тебя от многих несчастий, что пережила ты за свою жизнь?
—Человеку положено много горя и мало радости,— возражает она.
—Но не от духов!
Старуха гневно глянула на меня, дернула за повод оленя.
Она шла, сбиваясь с проторенной стежки, как ошалелая. Потом вскочила на учага, погнала его влево от тропки через марь и исчезла.
Мы почувствовали тёплое, живительное дыхание костра раньше, чем увидели огонь. И ветерок донес резкий запах звериного мяса. Это, видимо, каюры привезли медведя — нашу с Павлом добычу.
Все поднялись и удивились: за плечами у нас не было ни шкуры, ни мяса.
—Ушёл...— произнес с отчаянием Цыбин, сплюнув с губы прилипшую цигарку.
—Нет, не ушел, утонул в зыбуне,— ответил я, стаскивая с плеч лямки и присаживаясь к костру.
Нас окружают необычным вниманием, даже далёкий гость, самый почётный у эвенков, позавидовал бы нам.
Повар Фёдор, кажется, готов выполнить любое наше желание; дескать, быка бы сжарил, не жалко; тайменя метрового не пожалел бы, да нет ни того, ни другого!
—Чайку налить или вначале супу горохового похлебаете? Нынче на выбор,— говорит он, пристраивая к жару котелок и чайник.
Чёрные грозовые тучи угрожающе нависли над стоянкой.
Из темноты появляется Лангара. Дрожащий свет костра осветил её. Как будто постарела она за этот час. Растрепанные космы седых волос прикрывают лицо. Синие губы сжаты в гневе. Может быть, только теперь она со всей ясностью поняла, что остается одна с своими духами на всей земле, что и ей бы надо уйти от них, да как же с прошлым, не пошатнулись бы порядки, а заодно и власть её в семье?..
Она отказывается от чая. Усаживается рядом с Карарбахом. Над ним нависает буря. Он не видит Лангары, но чувствует её тяжелый взгляд и, горбясь, уменьшается, уходит под дошку, как кролик перед удавом. Чуточку отодвигается.
—Лангара, закури! — обрывает Павел напряжение и, подсев поближе к старухе, протягивает ей кисет с махоркой.
Лангара берёт его, бессмысленно держит перед собою. Смотрит на Павла, и на её лице остывает накал. Она лезет за пазуху, достает трубку, набивает её табаком, отсыпает горсть в карман. Прикуривает от уголька. Жадно затягивается раз за разом, дым туманит глаза, умеряет в них гнев.
У старухи опускаются худые плечи. Она вся никнет и кажется беспредельно одинокой. Мне просто по-человечески становится жаль её.
Отхлебнув несколько глотков остывшего чаю, Лангара пододвинулась к старику. Она говорит с ним шёпотом. Карарбах внимательно следит за движением её губ и рук. В шепоте её чувствовался страх перед неизвестностью — что будет дальше: разразится ли Харги гневом и пошлет на них несчастья, запутает обратную дорогу и им никогда больше не увидеть своих детей, стадо, вершины Худорканских гор, или все на земле останется неизменно, как при духах, с теми же радостями и горем?
Над стоянкой лопнул чёрный небосвод. Молния, распахивая тучи, упала на Ямбуй, и чудовищные удары невероятной силы потрясли голец, останцы до самого подножья. Земля содрогалась от долго не прекращающихся разрядов. Какое зловещее нагромождение туч! В небе неукротимое бешенство разгулявшейся стихии.
Лангара толкает Карарбаха в бок, поднимает к небу руку, исступленно кричит мне:
—Ты сказал, что Харги нет, а это кто? Сейчас увидишь, как он расправится с непокорными! — И она в страхе прижимается к Карарбаху.
На мгновенье наступила жуткая тишина, страшнее грозы. Раздался жалобный крик птицы. Он смолк, и тишина показалась ещё более глубокой.