Злой дух Ямбуя

У давно затухшего огнища стоял один старый хромой олень из связки Долбачи, склонив тяжёлую голову над остывшим пеплом и не замечая нас.

—Не такой уж Илья простачок, чтобы ждать наказания,— сказал Павел, но вдруг быстро метнулся в палатку, где стояла рация. К счастью, она оказалась на месте.

Я сбросил с плеч котомку и долго стоял, размышляя о том, насколько опасно для нас исчезновение каюра. Не задумал ли он расправиться и с нами? Что ему стоит вернуться ночью одному... Признаться, до последнего момента я ещё не верил, что Илья виновен в гибели Елизара, и сам искал оправдания его поступкам. Это и помешало мне действовать более решительно. А надо было хотя бы обезоружить его.

—Значит, догадался, стервец, ушел! — бросил в темноту Павел.

Ночное хмурое небо низко висело синим плащом над брошенной стоянкой. На землю лег осенний туман. Сникли деревья. Мне вдруг захотелось уйти от всех этих неудач, сомнений, забыться в долгом сне.

Через несколько минут пошел мелкий моросящий дождь, однообразно шумя по ельнику. От него тянуло холодной, пронизывающей сыростью. Отяжелела темень. Ничего нельзя было различить в седой мгле ночи.

Старый олень не замечал нас, продолжал стоять у холодного огнища. Годы, тяжелая работа то в упряжке, то под вьюком высушили его бока, на спине проложили черные лоскуты потертостей, сделали его безразличным ко всему окружающему. Нижняя губа отвисла, уши упали, дыхание стало чуть заметным. Мошка за лето разъела ему ноздри, веки, толстым слоем копошилась в складках кожи, по всему брюху. Но его уже не тревожила боль и не пугало одиночество. Преданность человеку не позволила старому оленю покинуть стоянку, хотя люди и не баловали его своей лаской.

Павел, растроганный, подошел к нему, ласково погладил по спине и стал растирать разъеденные мошкою места.

Я разжег костёр, и мы с Павлом отправились на поиски оленей. За громадами гор взошла в тучах луна. Небо чуточку посветлело, и из темной глубины ночи встали черные перелески. Мы долго бродили по топкой равнине, по ложкам, с трудом различая проходы. Олени стояли у брода через Реканду, сбившись в кучу, явно намереваясь перейти реку и уйти куда глаза глядят от брошенного людьми табора.

Но Илья, уходя, привязал всем им на шею тяжелые метровые поленья — чанхай, которые при быстрой ходьбе били животных по ногам, цеплялись за кустарники, за кочки, всячески тормозили ход. Именно чанхай и задержал их у брода. Илья это сделал, конечно, ради Долбачи. Ему он не мог напакостить. И за то спасибо!

Возвращаемся с оленями на табор, угощаем их солью, снимаем чанхай, и животные уходят в темноту на кормежку. С ними уходит и хромой олень.

Я сижу у жаркого костра за дневником. Павел готовит немудрящий ужин. Он, как факир, священнодействует над пшённой кашей, колдует на моих глазах. Насыпает в котелок кружку пшена и заливает тремя кружками воды. Дает каше прокипеть минуты две, не больше, бросает в нее мелко нарезанный лук, чеснок, снимает с огня и плотно заворачивает в телогрейку. Сверху накрывает плащом. Через пятнадцать минут каша готова.

—Упарилась, голубушка! — восторгается он, и мы садимся ужинать.

Едим молча.

—Ну как? — наконец с нетерпением спрашивает повар.

Я набираю в ложку горячую россыпь, именно россыпь, чуточку влажную от жира.

—Знаешь, Павел, ты превзошел самого себя. — К этой каше оленятины бы отварной, ещё не так бы заиграла!

—мечтательно говорит Павел, слизывая с губ воображаемый олений жир

—Пшённая каша всем кашам главная, хороша она и без мяса,— подхваливаю я его.

—Оно конечно...

Он выскреб из чашки остатки каши, доел их и, всматриваясь в синие вспышки рассыпавшегося на угли костра, о чем-то задумался. Потом посмотрел в сторону Ямбуя и проговорил:

—Теперь уж наверняка в ущелье придется идти. Убил он Елизара на гольце, а похоронил под камнепадом, там надо и искать.

—Подожди, не хорони раньше времени.

Дождь пошел сильнее. Ни луны, ни просветов в ночной кровле. Тревожа сырую тишину, шумела Реканда за далеким перепадом. Лес почернел, стал как будто ниже. С болот наползал душный запах старой воды.

Непогода загоняет нас под пологи. Залезаю в спальный мешок. Хорошо, что судьба не лишила нас этого блаженства! Стараюсь скорее погрузиться в иной мир, где нет житейских бурь, забот, загадок. Но голова тяжелеет от дум. Не знаю, на что можем рассчитывать. Мы, кажется, беспомощны разобраться во всем. Был бы с нами Карарбах!

И сегодняшний день ни на шаг не приблизил нас к разгадке. А улики, что собрали, как будто ещё больше запутывают поиски. В нашу жизнь ворвалось нечто совсем необычное, непонятное, и не напрасно ли тратим мы время?

Из неведомых уголков души поднимается тревожное чувство, растет возмущение разума перед непостижимостью событий.