Злой город

Константин воле отца не подчинился, уехал в Ростов, так и не признав брата великим князем. Через четыре года после смерти Всеволода Большое Гнездо на Липицком поле сошлись дружины братьев-князей Константина и Юрия. Остальные братья встали на сторону того или другого. Юрий был наголову разбит, бежал в одиночку на случайно пойманном коне. Но и Константину долго сидеть на великокняжеском престоле не пришлось, умер всего через три года, оставив Ростов сыну Васильку Константиновичу, тому, что не успел к битве на Калке и остался жив. Великим князем снова стал Юрий Всеволодович, но Русь это не успокоило, она продолжала бурлить, причем вся, не только Владимиро-Суздальская. Князья нападали друг на друга, бились за уделы, сжигали города, разоряли веси, уводили в полон людей… Иногда хуже половцев. И не было от этой беды спасения.

Вот когда пришлось бить на Липицком поле своих же, русских, Федор и задумал уйти из дружины совсем. А потом ранили, и вовсе появился повод отказаться от службы даже у горячего, старавшегося быть справедливым Василька. Уехал в занятную крепостицу, так ладно поставленную на Жиздре. Старый воевода с удовольствием принял Федора, сделал своим помощником, чувствовал, что недолго землю топтать осталось, был рад передать свои знания, а умений у нынешнего воеводы и самому не занимать, много боев прошел.

Крепостица оказалась городом, и немаленьким, принадлежала вроде Черниговскому княжеству, но была на самой границе с Рязанским. От соседей частенько наведывались желающие поживиться, но их быстро отвадили. Всего через год Федор стал воеводой Козельска. Молодой князь во всем слушал опытного наставника, а уж когда князь погиб, так дела и вовсе перешли в руки Федора. Княгиня с сыном все больше сидела в тереме, обливаясь слезами. Однажды Федор сказал, мол, княгиня тоскует, на что Анея резонно ответила:

– Плачет. Тоскуют по кому-то, а плачут по своей доле. Молода еще, а что ее ждет? – И тут же добавила, совсем как Лушка: – Не была бы дурой, замуж бы выдали. А она Иллариона наслушалась, судьбу свою оплакивает, будто только ее муж и погиб на всей земле.

Сама Анея судьбу оплакивать не собиралась, о муже говорить запретила, но вдовью долю менять не собиралась, а ведь было ей всего-то три десятка годков. На вопрос брата, не рано ли состарилась, резко ответила, что стариться не собирается, а свое отлюбила так горячо, что на других уже и сил не осталось. В этом была правда, у Анеи горячая любовь была с князем Ярославом Всеволодовичем, братом Юрия и Константина. Только у того семья и женка хорошая. Княгиня Феодора немало слез пролила из-за этой любви, хотя Анея ни на что не претендовала, она отдавала свою любовь щедро, так весеннее половодье поит землю. От Ярослава и Лушку родила, хотя к тому времени уже вышла замуж. Ее муж Михайло также без памяти любил Анею, знал, что тяжела, знал от кого, но ни разу не попрекнул и сколько жил с ней, столько звал Лушку своей. Анея родила еще троих – двух мальцов и Любаву. Сыночки не выжили, в год, когда свирепствовал мор, померли, а Любава вон ничего. Михайло погиб, говорили, что по княжьей воле, хотел Ярослав вернуть себе Анею, потому как своя женка в монастырь ушла, не выдержав мужниных измен. Тогда Анея спешно собралась и приехала к брату. Князь страдал недолго, мало ли других баб красивых есть? А Анея прочно осела в Козельске и принялась командовать.

Долго размышлял воевода Федор над своей и сестриной жизнью, злость прошла, но сердце все равно не желало успокаиваться, словно что-то предчувствуя. Воевода очень не любил вот такое ощущение, оно явно говорило о приближении перемен, а ныне перемены ничего хорошего не несли.

Вдруг Зверь всхрапнул, но не особо беспокойно. Федор прислушался, показалось, что где-то впереди на дороге люди. Похлопал коня по шее, чтобы тот не подавал голоса, соскочил и потянул за собой в лес. Но голос показался знакомым… Вятич! Так и есть, сотник предупреждал, чтобы держались за ним след в след, потому что может быть рассыпан чеснок.

Федор рассмеялся, крикнул:

– Нет чеснока, Вятич, не бросали еще!

– Эгей, Федор Евсеевич, ты ли?

– Я.

Козельск был потрясен нашим появлением и особенно нашими рассказами. У меня болела щека, потому что приходилось раз за разом повторять о сожженной Рязани, о том, как город защищался, как много воинов в татарском войске. Я пыталась сказать, что это не татары, а монголы, но меня почему-то не слушали.

Зато с удовольствием слушали рассказы о героизме Евпатия Коловрата и его дружины. Стало не по себе, внимают, раскрыв рты, словно мы сказки рассказываем, а не страшную быль, которая завтра может повториться в Козельске.

Лушка, конечно, больше всего ахала по поводу моей раны. Отец хмурился, а для Анеи главным было то, что я жива. Тетка сурово высказала за то, что осталась, а не ушла, как обещала.

– Если бы не Вятич, что с тобой было бы?

– Сдохла бы.

Обе сестрицы вытаращили на меня глаза, я усмехнулась: стала грубо разговаривать? А вы повоюйте с мое, посмотрим, останется ли у вас хоть чуть вежливости.