– Вишь, черти проклятые, догадались-таки. Погодите, подлецы, ещё не поймали. Колька, за мной! Гляди в оба. А ты не плачь, – обращается он ко мне, и бросает с презрением: «Баба!» – Не поймают, – с уверенностью заканчивает он, – меня лошадь не догонит, не то что подлец мельник…
Всё это очень хорошо, но для нас неутешительно. Я совсем неважно бегаю. Но мужественные слова Стёпы всё-таки ободряют и теперь, не прячась, пускаемся бежать назад в сад. Но едва мы поднялись на стену, как вдруг показался совсем близко старик мельник с парнем, – видно своим сыном.
В руках у них прутья, должно быть для нас приготовленные.
– Слезай, – кричит нам мельник, – не то хуже будет! Воришки проклятые, совсем сад испортили, – бормочет он и внимательно смотрит на стенку, попорченную ногами мальчишек.
Стёпка прыгает в сад, а мы без размышления за ним.
– Ступай к стене, что выходит на улицу, – кричит Стёпа на бегу. – Другого места нету.
Мы с Колей усердно работаем ногами, и наплыв энергии на время разгоняет страх. Однако, едва мы добрались до уличной стены, как мельник вырос перед нами и стегнул прутьями в воздухе. Мы бросились назад. Страх опять щемит сердце. Размышлять некогда. За нами гонится сын мельника, парень лет 16. Вот, вот нагонит!.. Куда бы спрятаться? Коля тяжело дышит, и я по плечам вижу, что он утомляется. «Хотя бы дали немного передохнуть», – думается мне. В эту минуту нас выручает Стёпа. Он реет по земле, как ласточка. Заметив нашу усталость, он начинает дразнить парня и нарочно шмыгает мимо него. Тот с криком бросается за ним, а мы выигрываем время. Долго, однако, такая борьба продолжаться не может. Опять мы бежим к уличной стене. Вдруг Стёпа, решив, вероятно, что нас не выручит, развивает изумительную скорость, оставляет парня далеко за собой, и, – пока старик мельник собирается, – вскакивает на невысокую со стороны сада стену и со смехом прыгает на улицу. Ужасное положение. Мы одни в руках палачей. Вместе со Стёпой как бы солнце пропало. Я не хочу уже бороться, бежать. Пусть будет, что будет. Решившись, я сразу останавливаюсь и жду опасности. Парень набегает на меня, хватает за шею пятернёй и крепко держит. Коля также останавливается. Он меня жалеет и не хочет оставить одного. Парень хватает и его за шею, и мы оба, как пойманные птицы, в его грубых руках. В эту минуту подходит мельник и, взвизгнув в воздухе прутьями, больно ударяет меня.
– Вот тебе груши воровать, – слышу я его жёсткий голос, – вот тебе сад господский портить. Будешь, поганый воришка, лазить сюда.
Опять визг прутьев и боль в теле. Мне стыдно; я молчу.
– Пусть бьёт, – думаю я, – устанет.
Но раздался удар и на этот раз он угодил Коле. Вот этого я уже не могу вынести. Я рвусь из рук парня и смело кричу:
– Не бей брата, не смей бить!
Опять тишина в саду, но уже страшная. Мы вдали от людей и защиты, и нас охватывает ужас до умопомешательства. Наконец, нас доводят до стены, дают ещё несколько пинков на прощанье и мы, рискуя жизнью, бросаемся вниз со стены полуторасаженной высоты.
Славу Богу! Мы бежим вдоль улицы, точно ругань злого мельника, посланная вдогонку, имеет ещё силу ударов. Потом выбегаем на нашу гору и, остановившись, тупо глядим друг на друга. Нам стыдно до омерзения. Молча мы выбрасываем накраденный груз и с досадой топчем его ногами.
– Мы не воры, – со слезами говорю я, наконец, Коле, – а за то, что съели, осенью заплатим мельнику. Соберём деньги и заплатим.
Коля серьёзен и мрачен.
– Здорово досталось, – говорит он, – больше уже не сунемся. Чёрт бы Стёпу взял. Славно выйдет, если папа узнает…
– Я всё на себя возьму, Коля, – отвечаю я, – но папа не узнает.
Увы, я ошибся… Папа узнал, и мы жестоко были наказаны за наше преступление.