Злой рок. Политика катастроф

Глава 3 Серые носороги, черные лебеди, драконьи короли

Мы для богов — что для мальчишек мухи:

Нас мучить — им забава[196].

Король Лир.

Зверинец катастроф

В начале 2020 года находящиеся под большим давлением лидеры наций, отчаянно пытаясь добиться поддержки народа, твердили, что пандемия COVID-19 — это война, пусть и против «невидимого врага»[197]. Некоторые историки предложили тщательно подготовленные подтверждения такой аналогии[198]. Конечно, по очевидным причинам пандемия очень отличается от войны. Пандемия считается стихийным бедствием, а война — бедствие рукотворное, и к этому отличию мы еще вернемся. При пандемии людей убивает патоген, а во время войны — другие люди. Тем не менее у двух бедствий много общего и помимо очевидного факта избыточной смертности. И пандемия, и война относятся к особому классу редких крупномасштабных бедствий, которым и посвящена эта книга.

Наверное, не все войны воспринимаются как гром среди ясного неба. Но с Первой мировой было именно так. К 1914 году все уже давно знали о том, что возможна великая война европейских держав, все понимали, какими страшными будут ее последствия, и все же — даже среди самых образованных и сведущих — мало кто до самого конца июля осознавал неотвратимость Армагеддона. То же можно сказать и о тех, кто в 2020 году не раз получал сообщения об угрозе, которую таит новый заразный патоген, но при этом предпочитал не обращать внимания на опасность или преуменьшать ее, когда заболевание, помеченное Всемирной организацией здравоохранения как «болезнь Х», появилось на самом деле. И поэтому итоги начальной фазы пандемии оказались более или менее схожими с теми, к каким привели первые месяцы Первой мировой войны: финансовая паника, экономическая разруха, встревоженность народа и высокий уровень избыточной смертности, — хотя умирали прежде всего не мужчины среднего возраста, а пожилые люди обоих полов. Одно важное отличие заключалось в том, что пандемия COVID-19 началась без всплеска патриотизма, способного смягчить удар и повысить моральный дух. Впрочем, есть и сходство: и в том, и в другом случае шла постепенная адаптация — по мере того как становилось ясно, что кризис «не кончится к Рождеству». Закончившись, катастрофы обретают форму, которую пострадавшим от них никак не различить. В августе 1914-го никто не знал, что последние выстрелы войны прозвучат только через четыре с половиной года. И точно так же никто из англичан и французов, вступивших в Слёйсское морское сражение, не мог предположить, что они вступают в Столетнюю войну, поскольку этот термин появился лишь в 1823 году[199].

Конечно, есть люди, совершенно несведущие в истории. «Это крайне необычная ситуация, — сказал один финансовый эксперт в марте 2020 года изданию Financial Times. — Подобного кризиса мы никогда еще не встречали»[200]. Вот яркий пример того, что люди, называющие кризис «беспрецедентным», как правило, просто не знают истории и проявляют свое невежество во всей красе. Лишь немногим лучше были неудачные исторические аналогии, к которым часто прибегали люди, пытающиеся понять последствия пандемии. В марте архиепископ Кентерберийский уподобил ее ядерному взрыву: «Первичное воздействие колоссально, — сказал он, — но последствия будут длиться годами, и мы сейчас даже и близко не можем представить, как они изменят наше общество»[201]. Но он заблуждается. Если вы хотите понять почему, просто подумайте о том, что стало с Хиросимой и Нагасаки, когда в августе 1945 года над ними взорвались первые боевые атомные бомбы. «Малыш» в одно мгновение убил в Хиросиме примерно столько же людей, сколько за полгода до того погибло при бомбардировке Дрездена — около 35 тысяч. Но к концу 1945 года жертв среди японцев стало намного больше — 140 тысяч в Хиросиме и 70 тысяч в Нагасаки. А кроме того, многие умерли впоследствии — от лейкемии и рака, вызванных радиоактивным излучением от обоих взрывов.