Злой

Меринос спустился по узенькой лестнице вниз. Там открыл второй замок, висевший на тяжёлой железной двери. Закрыв за собой эту дверь на ключ, долго шарил в темноте рукой, пока не нашёл выключатель. Блеснула маленькая лампочка, тускло осветившая низкий большой подвал, заполненный ящиками, коробками, огромными вязанками распиленных дощечек. Все углы подвала загромождали самые разнообразные предметы: части разобранных машин, автомобильные шины, груда макулатуры, старая проволока, сотни пустых грязных бутылок.

Всё вместе производило впечатление полного бедлама, но Меринос уверенно передвигался в этих «джунглях» по каким-то только ему известным ходам. Добравшись наконец до стены, он толкнул спрятанный в нише рычаг: вся стена, вместе с полками на ней, легко сдвинулась и повернулась на оси. Меринос дотронулся до выключателя — и темнота залила подвал. Через щель в сдвинутой стене он вошёл в ещё один, слабо освещённый глубокий подвал. Оттуда доносилось невнятное злобное бормотание.

* * *

Генек Шмигло ждал в вестибюле огромной пекарни. «Какой аромат! — растроганно думал он. — Сюда надо водить детей, а не в парк».

Дверь открылась, и вошёл Фридерик Компот — розовый, весь в муке, в белом переднике и высоком пекарском колпаке. Он выглядел, как добрый повар Ронделино при дворе короля великанов из детской сказки. Только крестики пластыря на его круглом как луна лице да коричневый синяк под левым глазом свидетельствовали о том, что этот сказочный герой недавно имел столкновение с жизнью.

— Евгениуш, — с пафосом воскликнул Фридерик Компот, — как я рад, что ты пришёл! — Он открыл ближайшую дверь и втащил Генека в большую комнату. В ней стояли огромные столы, заставленные противнями для выпекания пирожных, на них лежало вымешанное тесто, готовые торты и разнообразные ингредиенты, назначение которых известно только колдунам в белых колпаках. Здесь было пусто, за столами никто сейчас не работал, но чудесный аромат был настолько силён, что Генек с минуту не мог ни о чём другом думать. Он вспомнил раннее детство, когда представление о рае всегда связывалось с запахами кондитерской.

— Ну, как там было? — нетерпеливо спросил Компот.

— Всё по плану, — ответил Генек. — Я говорил так, как мы условились. Когда нам нужно быть на месте?

— Не раньше, чем через неделю, — в голосе Компота звучало сожаление.

— Знаешь, Фредек, — взволнованно сказал Шмигло, — с той ночи я как будто начал новую жизнь. Словно ухватил, как бы это выразиться, что-то очень важное за самый хвост.

— Евгениуш! — восторженно воскликнул Фридерик Компот. — Ты высказал мои самые сокровенные мысли, хотя сделал это довольно-таки грубо. До сих пор, — продолжал он, впадая в задумчивость, — я был только поэтом, создавал поэмы и баллады, сонеты и стансы…

— Поэтом? — удивился Шмигло. — Я думал, что ты кондитер.

— Евгениуш! — с тихим упрёком возразил Компот. — Неужели ты не понимаешь, что можно создавать лирические пончики, поэмы-эклеры, трубочки-сонеты с кремом? — Говоря это, он поднял на огромной ладони маленькое, замечательно глазированное пирожное, действительно, словно по волшебству, превратившееся в настоящее произведение искусства под нежным прикосновением его пальцев. Генеку вдруг показалось, что он маленький мальчик и впервые в жизни стоит на Рождество рядом со сказочно освещённой ёлкой.

— А теперь, — в голосе Компота зазвенела медь, — после той ночи я почувствовал новое призвание, какой-то могучий голос постоянно зовёт меня: «Фридерик, вставай, иди за этим человеком и борись!» Я мечтаю ещё раз встретить того человека. Увидеть его лицо, понимаешь? — задумчиво добавил он.

— Да-а-а… — ответил Шмигло, — что тут непонятного? Я уже несколько ночей не сплю, кручусь на топчане и вздыхаю. Галина даже думает, что я влюбился, изменяю ей и ужасно ругается со мной за столом. А я всё прикидываю, как бы встретить этого человека, увидеть его.

Низенький чёрный «ситроен» бесшумно остановился возле ворот больницы в Очках. Из машины вышел поручик Дзярский, на ходу бросив шофёру:

— Подождите здесь.

Он вошёл в ворота, протянул руку с удостоверением к окошку, за которым сидел швейцар.

На первом этаже главного корпуса Дзярский с минуту расхаживал взад-вперёд по широким облицованным чёрно-белым кафелем коридорам. В серо-белой перспективе замаячила, наконец, небольшая белая фигура. Дзярский, вздохнув, двинулся ей навстречу.

— Добрый вечер, сестра, — поздоровался он.

Низенькая пухленькая сестра улыбнулась, увидев его; её фарфорово-голубые, как у куклы, глаза и свежее, розовое лицо представляли контраст с суровыми складками белого накрахмаленного чепчика с чёрной оторочкой.

— Добрый вечер, — ответила она.

— Есть что-нибудь новенькое? — спросил Дзярский.

— Есть. К Вацлаву Фромчуку приходил какой-то пан.

— Ага, — обрадовался Дзярский, — к Ирисю.

— Этот пан представился как Хацяк — директор швейного кооператива «Радость» на Саськой Кемпе. Сказал, что он начальник Фромчука, который у него работает. Конечно, я пустила его к раненому, согласно вашей инструкции, пан поручик. Они долго разговаривали.