Злоключения добродетели

«Послушай, Софи, – сказал он в некотором замешательстве, – я хочу доверить тебе нечто чрезвычайно важное, но сначала поклянись, что никогда не раскроешь то, что я сейчас тебе скажу».

«О сударь, неужели вы могли подумать, что я способна злоупотребить вашим доверием?»

«Ты даже не представляешь, чем рискуешь, если я пойму, что ошибся в тебе».

«Самое большое несчастье для меня – потерять ваше расположение, сударь, и я не нуждаюсь в еще более сильных угрозах».

«Хорошо, я это предполагал. Так вот, Софи, дело в том, что я задумал укоротить дни моей матери и желаю сделать это твоими руками».

«И вы, сударь, выбрали меня? – воскликнула я, пятясь от ужаса. – О Небо, как такая мысль могла прийти вам на ум? Возьмите мою жизнь, сударь, она в вашей власти, распоряжайтесь ею, я ваша должница, но не думайте, что добьетесь от меня согласия на преступление, одна мыслъ, которая нестерпима для моего сердца».

«Ничего страшного, Софи, – успокоил меня господин де Брессак, – я догадывался, что мое предложение вызовет у тебя чувство протеста; но, зная, что ты у меня умница, я льстил себя надеждой переубедить тебя, доказывая, что преступление, которое кажется тебе таким невероятным, по сути своей совсем несложная штука. Итак, давай пофилософствуем, остановимся на двух главных пунктах рассуждения: об уничтожении себе подобного и о том, что первое зло усугубляется, если это собственная мать. Что касается уничтожения своего ближнего, то уверяю тебя, Софи, оно неосуществимо, ибо человеку не даровано могущество истреблять. Самое большее, что в его власти, – это варьировать формами, но ему не дано их уничтожать. А поскольку всякая форма существования материи равноценна для природы, ничто не пропадает в огромном горниле, где свершаются ее бесконечные превращения. Все порции вещества, которые туда попадают, беспрерывно возобновляются в других обличьях, и каким бы ни было воздействие человека на этот процесс, оно никак не способно его нарушить, ибо любые наши жалкие потуги повлиять на его ход и усмирить природу лишь подпитывают ее энергией и подтверждают ее всесилие. Не все ли равно для бесконечно творящей и созидающей природы, если данная масса плоти, являющая собой сегодня особь женского пола, завтра воспроизведется в форме тысячи разных насекомых? Осмелишься ли ты утверждать, что существование некоего индивида, подобного нам, природе дороже, чем существование какого-нибудь земляного червя, и, следовательно, должно вызывать ее особый интерес? Таким образом, если допустить, что степень ее привязанности, а тем более безразличия, одинакова, то какой вред может ей причинить то, что называют преступлением, – когда один человек переделает другого в муху или в салат-латук? Когда мне подтвердят превосходство рода человеческого над другими биологическими видами, когда мне докажут, что он настолько важен для матери-природы, что законы ее взбунтуются из-за его истребления, тогда я поверю, что такое разрушение есть преступление. Однако длительные наблюдения за природой привели меня к выводу: все, что дышит и произрастает на земном шаре, вплоть до самого несовершенного из творений природы, имеет в ее глазах одинаковую цену, и я никогда не признаю, что простое превращение одного существа в тысячу других способно сколько-нибудь затронуть ее законы. Я считаю, что все живое на земле растет и разлагается, подчиняясь единому закону сохранения энергии, а значит, не умирает, а лишь видоизменяется, ежесекундно разрушаясь и возрождаясь в новых и новых формах; а отсюда следует, что некий индивид, который хочет и может привести этот механизм в движение, волен менять формы существования материи хоть тысячу раз в день, нисколько при этом не нарушая общей вселенской гармонии.