Злоключения славного Аджо (СИ)

— Эбеле… — Мягко с теплотой в голосе произнес первенец. — Это Аджо, человек удалой, живучий и целеустремленный. В прошлом — главарь банды и чемпион бойцовских ям. Справа от него — Готто, изумрудный первенец, управлявлявший их трактиром, тот еще интриган. Дальше — Зарбенгу, темная квагга, но зарекомендовал себя хладнокровным бойцом и тактиком. Из-под стола выглядывает Адонго — альбинос и карлик, редкий урод, а еще — хозяин канализационный банды, отбитый на всю голову. К девке жмется Ннамбди — парниша-трюкач, подает большие надежды. Да и от мальца не ждешь подвоха. Саму же красотку зовут Олэйинка — дочь шлюхи, одарена умом и обаянием. Роскошное сочетание.

Мы молчим, по очереди кланяясь Эбеле.

— А это — моя дочь от наложницы, на которую Олэйинка так похожа. Эбеле — одна из лучших мхарану Клалва. — Буру широко улыбнулся. — Ее рукам принадлежат многие деяния — бесславная кончина парочки бван и одного первенца, поджог двух хекалу и — самое главное — разбитые сердца братьев-близнецов клана Гнанда. В той поножовщине никто не выжил… Занятная история, как-нибудь расскажу. Вопросы?

Молчим. Когда пауза затянулась, лицо господина впервые озарилось широкой радостной и теплой улыбкой:

— Замечательно! Присаживайся, доченька, сейчас всё принесут. Правильно же я говорю, Готто?!

Тот вскочил и, кивнув, дав оплеуху поднявшемуся за ним Ннамбди, бросился на первый этаж — на кухню, подгонять поваров! Олэйинка было вскочила тоже, но Буру жестом призвал ее присесть.

— Еще набегаешься, дорогая моя. Кстати, вы пробовали местные травяные бальзамы?.. Они великолепно подходят к белому мясу канг!

***

Следующим вечером мы собрались втроем. Луна освещает комнатушку на третьем этаже трактира. Добротные стены, из всей мебели — деревянный стол с тремя стульями, набитый соломой матрас, крытый шерстяным одеялом.

Сидящий напротив меня Зарбенгу мрачно раскуривает изогнутую, затейливо украшенную трубку из черного дерева. Под всеобщее тягостное молчание он медленно и осторожно насыпал табак, размолол, высек пламя на сухую траву блюдца, поджег лучину и, наконец, приступил к делу.

Готто с хлюпаньем отпил горячего травяного отвара. На губах играет дежурная улыбка, бегающий взгляд изумрудных глаз традиционно пытается найти двойное дно в окружающем быте, гигантские ладони рук не находят места — правая крутит камешки, левая тихонько нахлопывает мотив на колене.

Как можно тише вздыхаю, пытаясь унять мелко бьющую дрожь. Делаю три глотка пульке.

— Сколько вообще дворов в этой деревне? — Наконец задаю самый важный для меня вопрос.

— Я насчитал двадцать только на главной улице. — Живо ответил опытный трактирщик Готто. — В каждом живет не менее пяти селян, но я ставлю на десятерых. Всего в Желтоцветье… Дворов пятьдесят. Может, чуть больше.

— Почему это вообще деревня?! — Продолжаю успокаивать дрожь, повышая голос и картинно размахивая руками от негодования. — У них полсотни дворов, стена, ров, своя рыночная площадь и хекалу! У них… У нас есть в распоряжении трехэтажный трактир. Нам здесь собираться каждый вечер, за бутылочкой судьбу Желтоцветья решать? Кто здесь вообще правил до нас?

— У меня есть несколько предположений. — Ухмыльнувшись, ответил Готто. — До приезда Господина здесь жили две семьи безземельных бван, они пользовались достаточным авторитетом. Тянули одеяло друг с друга на себя, прикормили селян, выставляли напоказ горластых мужиков, дабы горячие речи толкали. Ров углубить — надобно мужиков созвать. Дом погорел — нужно скинуться по лире со двора. Одно время эти бваны даже узурпировали сбор налогов, пока хозяин хекалу не допросился приезда официальных властей из Белого Гнезда. Когда Господин приехал, самозванцев и след простыл — вместе с собранными со всего люда лирами на ремонт стены.

— Здесь полсотни дворов! — Не унимаюсь, хотя вопрос действительно ставит меня в тупик. — Почему эти идиоты не собрались по мужчине со двора и не решали вопросы голосованием, как в любом нормальном городе?