Злоцветы

К ней начали прикасаться мягкие руки — поднимать ее голову, снимать личную маску, так что голубое тепло овеяло щеки, а потом они начали скользить все ниже, ниже, развязывая ее одежды, снимая с нее меха, и ткани, и кожи. Сдернут пояс, сдернута куртка, сдернуты меховые штаны. По ее коже бежали мурашки. Она плавала, плавала в голубизне. Все было теплым, таким теплым! А руки порхали туда и сюда, и были они ласковыми, как когда-то старая матушка Тесенья, как иногда ее сестра Лейла, как Девин. Как Лейн, подумала она, и эта мысль была приятной, утешительной и возбуждающей в одно и тоже время, и Шон задержала ее. Она с Лейном, в безопасности. Ей тепло и… и она вспомнила его лицо, голубизну его губ, лед в бороде, где замерзло его дыхание, черты лица, как изломанная маска, потому что боль сожгла его. Она вспомнила, и вдруг начала тонуть в голубизне, захлебываться в голубизне, вырываться и кричать.

Руки приподняли ее, и чужой голос произнес что-то тихое, баюкающее на языке, который она не поняла. К ее губам прижался край чашки. Шон открыла рот, чтобы закричать, но вместо этого начала пить. Что-то горячее, сладкое, душистое, с пряностями — и знакомыми ей, и совсем неизвестными. Чай, подумала она, ее руки взяли чашку из других рук, и она продолжала пить жадными глотками.

Она находилась в почти темной комнатке, полусидела на ложе из подушек; а рядом лежала ее сложенная одежда, и в воздухе плавал голубой туман от горящей палочки. Перед ней на коленях стояла женщина в ярких полосках многоцветных тканей; серые глаза спокойно смотрели на нее из-под гривы самых густых, самых буйных волос, какие только доводилось видеть Шон.

— Ты… кто… — сказала Шон.

Женщина погладила ее лоб бледной мягкой рукой.

— Карин, — произнесла она внятно.

Шон медленно кивнула, стараясь понять, кто эта женщина, и откуда она знает про семью.

— Каринхолл, — сказала женщина, и в глазах ее появилась улыбка, но печальная. — Лин, и Эрис, и Кейф. Я помню их, девочка. Бет — Голос Карина. Какой суровой она была! И Кейя, и Дейл, и Шон.

— Шон? Я Шон. Это я. Но Голос Карина — Крег.

Женщина чуть-чуть улыбнулась. Она все гладила, гладила Шон, лоб Шон. Кожа ее ладони была очень мягкой. Шон никогда еще не ощущала такого нежного прикосновения.

— Шон, моя возлюбленная, — сказала женщина. — Каждый десятый год, на Сборе.

Шон недоуменно заморгала. К ней вернулась память. Свет в лесу, цветы, вампиры.

— Где я? — спросила она.

— Ты всюду, где и не грезила побывать, маленькая Карин, — сказала женщина и тихонько засмеялась.

Стены комнатки поблескивали, словно темный металл.

— Здание, — пробормотала Шон. — Здание с ногами, все в цветах…

— Да, — сказала женщина.

— Ты… кто ты? Ты сотворила свет? Я была в лесу, и Лейн умер, и мои запасы почти кончились, и я увидела свет, голубое…

— Это был мой свет, дитя Карина, когда я спускалась с неба. Я была далеко, о да, далеко, в землях, о которых ты и не слышала, но я вернулась.

— Женщина внезапно встала с колен и закружилась, ее пестрая одежда затрепетала, замерцала, а голубая дымка завивалась вокруг нее.

— Я колдунья, против которой тебя, дитя, предостерегали в Каринхолле, — ликующе вскричала она, и все кружилась, кружилась, кружилась, пока, обессилев, не упала рядом с ложем Шон.

Никто никогда не предостерегал Шон против какой-нибудь колдуньи. Она не столько боялась, сколько недоумевала.

— Ты убила вампира, — сказала она. — Как ты…

— Я чародейка, — сказала женщина. — Я чародейка, и творю чары, и буду жить вечно. И ты тоже, Шон, дитя Карина, когда я научу тебя. Ты будешь путешествовать со мной, и я обучу тебя всем чарам, и буду рассказывать тебе истории, и мы можем стать любовниками. Ты ведь уже моя возлюбленная, ты ведь знаешь. Каждый раз на Сборе. Шон. Шон. — Она улыбнулась.

— Нет, — сказала Шон, — не я. Еще кто-то.

— Ты устала, дитя. Вампир ранил тебя, и ты забыла. Но ты вспомнишь, ты вспомнишь. — Она встала и прошлась по комнатке, погасила пальцами горящую палочку, приглушила музыку. На спине волосы у нее падали почти до пояса — спутанные вьющиеся пряди — буйные беспокойные волосы, которые при каждом ее движении взметывались, точно волны дальнего моря. Шон один раз видела море — много лет назад, еще до наступления глубокозимья. И не забыла.

Женщина каким-то образом погасила тусклые огни и в темноте вернулась к Шон.

— А теперь отдохни. Своими чарами и сняла твою боль, но она может вернуться. Тогда позови меня. У меня есть и другие чары.

Шон и правда клонило ко сну.

— Да, — прошептала она послушно. Но когда женщина отошла, Шон окликнула ее.

— Погоди, — сказала она. — Твоя семья, матушка. Скажи мне, кто ты.

Женщина остановилась в прямоугольной рамке желтого света» — безликий силуэт.

— Моя семья очень велика, дитя. Мои сестры — Лилит, и Марсьен, и Эрика Стормджонс, и Ламия-Бейлис, Дейрдре д'Аллеран. Клерономас, и Стивен Кобольд Звезда, и Томо, и Вальберг все были моими братьями и отцами. Дом наш в вышине за Ледяной Повозкой, а мое имя, мое имя — Моргана.

И она ушла, и дверь за ней закрылась, и Шон осталась одна.