Зловещее хихиканье в темноте

Огромная комната была залита болотно-зеленым свечением, исходившим от странного длинного светильника под потолком. На большом мраморном столе лежало то, что осталось от Макса. Весело улыбающаяся знакомая голова находилась не там, где ей бы положено находиться. Она покоилась в эмалевой чашке, стоящей на подставке перед странного вида статуей – я не успел ее толком разглядеть. Вокруг стола с максовыми останками орудовали – о, боже правый! Я не знаю, смеяться сейчас или плакать, – четыре в прямом смысле слова скелета в изодранных и когда-то белых халатах. Из-под докторских шапочек свисали остатки мерзких, пропитанных гноем

волос… Эти пародии на хирургов срезали с костей моего приятеля его свежее кровоточащее мясо и бросали его прямо на пол. На полу, помимо прочего, валялись, словно забытые игрушки, головы Юли и Жанны-Оксаны.

– Вот ты и у друзей, – мягко и весело произнес подкравшийся сзади Санитар, – сейчас тебе будет хорошо. Верь мне.

Это последнее, что я запомнил. Очнулся я уже в камере. Как я потом узнал, проезжавший мимо старой больницы милицейский патруль был привлечен лучами зеленого света, вырывавшимися из разбитых окон третьего этажа. Зайдя в больницу, менты обнаружили зрелище, заставившее их как следует проблеваться. Небольшая комнатка была снизу доверху перемазана кровью. По полу были разбросаны жалкие изрезанные человеческие останки, а посреди этого безобразия, счастливо улыбаясь, сидел на четвереньках вымазанный чужими кишками идиот и ржавым скальпелем выковыривал глазные яблоки из отрезанной головы. Как вы уже поняли, этим идиотом был я…

На суде бабка Макса горестно вопила и требовала четвертовать убийцу ее «единственного внучика», который мало того, что спаивал Максимку и заставлял его красть бабушкины деньги, так еще и угрохал мальчика «по злобе своей»…

Единственное, что менты так и не смогли объяснить, так это зеленый свет в окнах. Меня признали невменяемым, и теперь я здесь, среди самых страшных психов и монстров, каких только рожала Русская земля. Вчера ночью ко мне приходил он, Санитар. Долго шептал мне, что все будет в порядке. А когда он ушел, я обнаружил, что сжимаю в руке старый скальпель.

ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ СОДОМА

Посвящается Георгию Михайловичу Тихонову, моему отцу.

Своя тьма успокаивает, чужая-настораживает.

(неизвестный средневековый автор).

«Что тебе до меня? Я – дух тьмы и одиночества, я не принесу тебе покоя».

(откровения Самаэля, частьIV, ст.8).

Усталый Андрей, уютно расположившийся на диванчике в санитарской, как-то резко и сразу отключился от действительности. Так бывает. Сядет человек вроде бы на полминуты поотдыхать от забот насущных, ан уже гляди – времени-то часа три прошмыгнуло. Срамота, одним словом. Почему срамота? Да потому что не должен человек, забыв о профессиональном своём долге, дрыхнуть как распоследний…Тем более, что и чай на электрической плите уже выкипел, и тараканы ползают по бутербродам. Но чай, бутерброды – всё это пустяки, херня, Андрей. Самое страшное – это то, что пока ты смотрел свои дурацкие сны, непонятно на кой ляд тебе ниспосланные, приезжал уже чей-то весёлый ночной «КАМАЗ» и, не достучавшись тебя, оставил под железными дверями дурно пахнущий грязный свёрток с торчащим из складок направлением в морг № 1 судмедэкспертизы города Литейска. И успеть бы тебе пробудиться досветла, и затащить бы свёрток в глубины своего тёмного царства – пока не обнаружили свёрток поутру суетливые местные бродяги и с разочарованными воплями не зашвырнули в запущенный кустарник (в отместку, что ли). И тогда – маяться тебе, Андрей, пока не пришло начальство. Резко и быстро маяться, высвобождая из цепких веток недельной давности останки пенсионера, отравившегося некачественным алкоголем. И ведя за них смелую борьбу с бездомными псами. Будешь лупить собак отрезком водопроводной трубы, заготовленным чтобы отбиваться от некрофилов. А им бы – схватить кусок вонючей, тухлой плоти и бежать в сторону посёлка имени Калинина. И несть им числа, тварям…А старикашка-то всего один.

Все эти грустные мысли, проплыв перед засыпающим сознанием Андрея, заставили его мощнейшим волевым усилием вырвать свою душу из объятий Морфея, открыть глаза и встать с клеёнчатого диванчика. Приготовив себе наикрепчайшего чаю и лениво жуя бутерброд с засохшей копчёной колбасой (четвёртый из восьми своих «ночных бутербродов»), он взял с подоконника ранее брошенный им туда роман Достоевского «Идиот» и открыл его там, где был заложен кусочек «Литейских вестей». Книжица была, прямо сказать… Скоро все эти ископаемые князья, генеральши и купцы своими непонятными и неинтересными проблемами вконец утомили Андрея – его снова стало клонить в сон. Аккуратно спрятав недогрызенный бутерброд в пакет, Андрей пристроился за столом и задремал, придавив щекой потрёпанного «Идиота».