Зловещее наследство

Девчушка была такой маленькой и худой, что он не мог даже определить ее возраста. Волосы редкие, растрепанные, какого-то непонятного цвета, а на лице видны были одни глаза. Она ничего не понимала, словно только что появившийся на свет теленок.

— Ты Эли? — спросил Маттиас.

— Да, — прошептала она, задыхаясь.

— У тебя что-нибудь болит?

Девчушка тряхнула головой. Маттиас посмотрел на ее руки. Они были красными и потрескавшимися от работы и холода, с кожей такой же твердой, как на мужских кулаках. Было видно, что она постоянно недоедает.

— Пойдем, — произнес Маттиас.

Он взял ее на руки. Легкая, словно птенец. Поскольку на ней была только рубашка, он забрал с собой и ее простую одежду.

— Что это доктор делает, — закричала женщина, усевшись на кровати, забыв о том, что она одета.

— Я забираю девочку с собой, здесь она не останется больше ни одного часа, — мягко ответил Маттиас. А затем добавил любезно: — Вставайте. Здоровому человеку нехорошо валяться на кровати и болтаться без дела.

Затем он вместе с Эли вышел, уложил ее в сани и как следует укутал.

Сначала он поехал к ее деду.

— Я забираю Эли с собой в Гростенсхольм, — сказал он. — Там она побудет, пока не придет в себя. И не отсылайте ее обратно к Нюгорд, там слишком изнурительно.

— Господь благословит тебя, — сказал снова старик.

10

Эли уложили в большую кровать с белой простыней и укрыли легким пуховым одеялом. Ее маленькое тело почти потерялось в этой роскоши. Глаза стали как будто еще больше.

Но сначала Лив вымыла и основательно прополоскала волосы девочки острым щелочным раствором, чтобы она, как выразилась Лив, «лежала в кровати одна». Эли получила большую кружку молока и чашечку мясного бульона.

Некоторое время она лежала и смотрела на белый потолок. Затем заснула, легко вздохнув от облегчения и немного, совсем немного от страха. Она не верила в сказку.

Лив смотрела на нее и чувствовала, как грудь наполняется глубоким теплом после многих лет холодного одиночества. Потому что, несмотря на все, после потери Дага она чувствовала себя одинокой. Ни дети, ни внуки не могли заменить друга жизни.

Но сейчас она обрела нечто другое — поручение, которое следует выполнить.

Она пригласила к себе Маттиаса и Калеба. Ее глаза заблестели от энтузиазма.

— Что скажете, мальчики? Эли станет началом того, о чем мы давно говорили? Началом превращения части Гростенсхольма в приют и школу для несчастных детей?

— Да, бабушка, мы с тобой, — сказал Маттиас с не меньшим энтузиазмом. — Мы трое работаем во имя одного и того же дела.

Калеб не испытывал такой сильной веры в проект. В его голосе чувствовалось упрямство и строптивость, когда он ответил:

— Это ни к чему не приведет. Они уйдут обратно в бедность и убожество.

— Ты каркаешь сейчас, как настоящий зловещий ворон, Калеб, — сказала Лив, — по крайней мере, нам следует попробовать! Или ты хочешь, чтобы мы Эли выбросили вон?

— Нет, само собой, нет! Впрочем, сколько лет этой девчушке?

Лив задумалась.

— Она родилась в тот же год, когда… Дайте подумать… Да, ей сейчас уже семь лет.

— Семь лет? — произнес удрученно Маттиас. — И мы можем только догадываться о том, как хозяйка Нюгорд обращалась с ней.

Калеб задумался:

— Вы, баронесса, намерены организовать здесь приют?

— Я давно уже думала об этом.

— И сколько…

— Не очень много, в противном случае приют для детей будет не родным домом. У меня для начала есть две небольшие комнаты. Одна для мальчиков, другая для девочек. В каждой из них поместится две кровати. Начнем с этого и посмотрим, как пойдет дело. Набирать много пока нет смысла.

Калеб грубовато произнес, словно отказываясь от собственного предложения, или скорее стыдясь своего мягкосердечия:

— В таком случае я знаю двух мальчиков, которых я с удовольствием бы спас. Один выполняет работу взрослого мужчины у торговца углем, он скоро сломает позвоночник под непосильными ношами. Вам следовало бы взглянуть на то, как этот маленький парнишка зигзагами носится по улицам, изнемогая под тяжестью мешков, которые больше него самого! Я вытащил его оттуда, но ему некуда было податься, и, как только я повернулся спиной, угольщик тут же взял его обратно. Ему приблизительно десять лет. У парня хорошая голова, но он полностью подавлен и не позволяет себе ничего, кроме послушания. Родственников у него нет.

— Мы отправимся за ним, — сказал Маттиас. — А другой?

— Он глухонемой, и семья заставляет его зарабатывать им на хлеб. Он круглый год стоит на углу одной улицы в Кристиании с большим плакатом на груди с надписью «ГЛУХОНЕМОЙ». Если приходит домой без денег, его секут розгами. От побоев он весь в желтых пятнах и синяках, а зимой замерзает. Я дал ему пару варежек, но на следующий день он снова стоял с посиневшими от холода руками. Родители продали варежки, и, кроме того, просить милостыню в прекрасных варежках — значит выглядеть не очень бедным.

— Приведите его сюда, — сказала Лив.

Калеб и Маттиас поехали в Кристианию и привезли этих двух мальчиков. Сделать это оказалось нелегко. Торговец углем начал злобно ругаться, а сам мальчик перепугался до смерти и не знал, чью сторону ему принять.