Я спросил:
– Ты считаешь, что это связано…
Я хотел сказать: …с тем, что произошло у Морли. Но Покойник меня прервал.
Покойник умеет сразить наповал. С каждым его словом я все больше съеживался. Я стал величиной с мышку. Я искал дырочку в плинтусе, куда можно шмыгнуть и спрятаться. На то, о чем он говорит, у меня уйдет вся оставшаяся жизнь. Беготня – необходимая часть моей работы; я беседую и беседую с возможными свидетелями, я всюду сую свой нос, пока что-то не сдвинется с места. Но мне не нравится суетиться отчасти потому, что я ленив, но в основном из-за людей, с которыми мне приходится иметь дело. Я не устаю поражаться и ужасаться человеческой злобе.
Что правда, то правда. Я занят тем, что жалею себя.
– Нам крышка, если мы не бросимся. Нам уже намекают: еще пара убийств – и нас всех вышибут.
Ужасное горе!
Я понял, что имеет в виду Покойник. Я слишком сосредоточен на себе. Полиция из кожи вон лезет, лишь бы удержаться на своих тепленьких местечках. Может, даже будет работать. Надо только обратить себе на пользу их инстинкт самосохранения.
Я был изумлен. Покойник меня потряс. Обычно когда есть работа, мне приходится угрожать применением силы, чтобы только привлечь его внимание. А тут он кинулся вперед очертя голову. Я еще не дал согласия. За его воодушевлением скрывается тайный план. Или он что-то знает, но не говорит. Пока он продолжал разговаривать с Тупом, уточняя, с кем и на какое время назначить беседу, я внимательно его разглядывал.
Подозрительность, перерастающая в психоз, стала в нашем деле привычной. Бывает, что сам себе не доверяешь.
Когда Покойнику взбредет в голову вздремнуть, он может дрыхнуть месяцами. А когда он бодрствует – не отдыхать целыми сутками.
Ему хорошо. А бедному старому Дину придется туго: нужно будет все время открывать дверь.