Зловещий гость

– Можете считать, если вам угодно, что я брежу, – продолжал Дегрэ, в отчаянии схватившись за голову, – тем не менее все было именно так, как я вам рассказал. Ошеломленный увиденным, я остановился перед стеной. Толпа моих сыщиков, а с ними и маркиз де Лафар с обнаженной шпагой, подбежали ко мне. Мы зажгли факелы и перещупали всю стену сверху донизу. Ни малейшего следа двери, окна или какого-либо отверстия не оказалось. Это была толстая каменная стена, за которой находился двор дома, где живут честные и благонадежные люди. Сегодня утром я вновь провел исследования и не нашел ровным счетом ничего! Право, я начинаю думать, что сам черт помогает негодяям.

История Дегрэ вскоре стала известна всем парижанам. Везде только и речи было что о колдовстве, о связи с дьяволом Лавуазен, Левигурёра, известного священника Лесажа. И так как человек по натуре своей склонен подозревать в загадочных вопросах вмешательство сверхъестественной силы, то почти все твердо уверовали в то, что Дегрэ высказал в минуту отчаяния и недовольства, а именно – что сам черт защищает и скрывает злодеев, продавших ему за это свои души.

Можно себе представить, какими домыслами и выдумками оброс рассказ о приключении с Дегрэ! На всех углах продавалась картинка, как страшная фигура дьявола исчезает сквозь землю перед напуганным до смерти Дегрэ. Словом, дошло до того, что не только народ, но и сами полицейские были так испуганы, что едва смели показываться по ночам в отдаленных кварталах и улицах, а если и показывались, то не иначе как оглядываясь, дрожа и обвесив себя предварительно окропленными святой водой амулетами.

Аржансон, видя, что даже усилия chambre ardente ни к чему не привели, решил просить короля учредить другое судилище и облечь его еще большими полномочиями для преследования и казни преступников. Но король, и без того пораженный числом казней, состоявшихся по приговору Ларенье, и убежденный, что даже chambre ardente иной раз действовала чересчур рьяно, отказался утвердить этот проект.

Тогда придумали другое средство заставить короля согласиться на просьбу Аржансона. В комнатах госпожи Ментенон, где король часто проводил время до поздней ночи, работая со своими министрами, ему было передано стихотворение, написанное от имени любовников, жаловавшихся королю на то, что они не могут даже сделать дорогого подарка своим возлюбленным.

«Как ни честно и славно, – говорилось в стихотворении, – пролить кровь за ту, которую любишь, на поле чести, совершенно иное – погибнуть от руки подлых убийц, не имея даже возможности защититься».

«Король Людовик, – следовало далее, – эта звезда, покровительствующая всему, что касается любви и любезности, обязана рассеять своим светом мрачную ночь, под покровом которой совершаются преступления. Божественный герой, низложивший своих врагов, сумеет обратить свой меч и в другую сторону и, подобно Геркулесу, сразившему Лернейскую гидру, или Тезею, убившему Минотавра, победить страшное чудовище, восставшее против радостей и утех любви и облекающее в траур всякое счастье и наслаждение».

Немалое место было отведено в стихах описанию того страха, который должны были ощущать любовники, прокрадываясь к предметам своей страсти, – страха, убивавшего в зародыше самое чувство любви. Все это было описано в замысловатых и остроумных метафорах, а в конце стихотворения помещен панегирик Людовику, потому не оставалось ни малейшего сомнения, что король непременно прочтет его с удовольствием.

Людовик, пробежав глазами стихотворение, обратился к госпоже Ментенон и, прочитав ей стихи вслух, с улыбкой спросил, как же следует поступить с просьбой бедных любовников. Ментенон, верная принятому ею тону безукоризненной добродетели, ответила, что, по ее мнению, запрещенные, безнравственные пути любви не заслуживают покровительства и защиты, но для пресечения ужасных преступлений действительно необходимо принять самые строгие меры.

Король, недовольный этим двусмысленным ответом, сложил бумагу и хотел уже выйти в соседнюю комнату, где его ожидал государственный секретарь, как вдруг, внезапно оглянувшись, увидел Скюдери, которая сидела тут же, недалеко от Ментенон, на маленьком кресле. Подойдя к ней с прежней, игравшей на его губах улыбкой, исчезнувшей после ответа Ментенон, Людовик остановился и, перебирая в руках бумагу, тихо сказал:

– Маркиза плохо знакома с любовными похождениями наших шевалье и видит в них одни запрещенные вещи. Но вы, милейшая Скюдери, что думаете вы об этой поэтической просьбе?

Скюдери почтительно встала и с легким румянцем, вспыхнувшим на ее бледном, пожилом лице, тихо ответила, опустив глаза:

Un amant, qui craint les voleurs
N’est point digne d’amour[5].

Король, тронутый рыцарским смыслом этих слов, весело воскликнул:

– Клянусь святым Дионисием! Вы совершенно правы! Не хочу и я жестоких мер, при которых правый может пострадать вместе с виновным! Пусть Аржансон и Ларенье действуют по-прежнему!