Зловещий гость

Дагобер понял, что затеянная им беседа грозила принять не совсем приятный оборот и что ее следовало прервать во что бы то ни стало. С комизмом, на какой только он был способен, юноша бросился на колени перед хозяйкой дома и притворно плаксивым голосом стал умолять ее помиловать преступницу, осмелившуюся пролить драгоценный напиток, который должен был освежить его адвокатское горло. Что же касалось пятна на паркете, то он клялся всеми святыми, что на следующее же утро подвяжет к ногам щетки и будет танцевать на этом месте целый час, танцевать, как на придворном балу, до тех пор, пока не останется ни малейшего следа преступления.

Забавная выходка Дагобера рассмешила полковницу, с заметным неудовольствием смотревшую на Маргариту.

– Встаньте, встаньте, не надо слез, – сказала она, подавая ему руки. – Я согласна помиловать Маргариту, но этим она обязана только вашему геройскому самопожертвованию. Но, впрочем, совершенно безнаказанным этот проступок не останется. Мой приговор таков: Маргарита, позабудьте о своей болезни и останьтесь с нами, продолжайте, как и прежде, угощать дорогих гостей пуншем. Более того, вы обязаны наградить своего спасителя поцелуем.

– Вот как вознаграждается добродетель! – с жаром воскликнул Дагобер, схватив Маргариту за руку. – Теперь, моя красавица, вы верите, что на свете есть еще геройские адвокаты, готовые пожертвовать собой во имя справедливости? А теперь следует привести в исполнение безапелляционный приговор нашего строгого судьи.

С этими словами он поцеловал девушку прямо в губы, а потом торжественно подвел ее к стулу, на котором она сидела. Маргарита, покраснев, громко рассмеялась сквозь слезы, еще блестевшие в ее глазах.

– Простите меня, пожалуйста, – извинилась она по-французски. – Право, я такая впечатлительная. Впрочем, я считаю своим долгом повиноваться всему, что скажет моя благодетельница, и потому обещаю вам успокоиться и по-прежнему наливать пунш, не боясь разговора о привидениях.

– Браво! – воскликнул Дагобер. – Браво, моя героиня! Чувствую, я вдохновил вас своей храбростью, а вы меня – вашим поцелуем! Фантазия моя разыгралась вновь, и я сейчас же угощу всю компанию новым рассказом dipianta[1], страшнее прежнего.

– Я думала, – возразила полковница, – что мы уже простились со всем страшным и призрачным.

– О, пожалуйста, маменька, – взмолилась Анжелика, – позволь Дагоберу продолжать рассказ! Я совершенный ребенок и ужасно люблю истории про привидений, от которых мурашки по коже бегут!

– Как приятно это слышать! – воскликнул Дагобер. – В девушке пугливость очаровательнее всего. Я ни за что на свете не женился бы на женщине, которая не боится привидений.

– Ты, однако, еще не объяснил нам, – сказал Мориц, – почему надо остерегаться того мистического чувства страха, которое должно считаться предвестником духов.

– Потому, – ответил Дагобер, – что страх никогда не остается просто страхом. За чувством, почти приятным, следует ужас, леденящий кровь в жилах, от которого волосы встают дыбом. Мы уже говорили о загадочных звуках природы, поразительно действующих на нашу душу, но порой самые обыкновенные звуки, объяснимые присутствием какого-либо животного или сквозняком, мучают нас и доводят до отчаяния точно таким же образом. Каждый, без сомнения, знает, до чего ночью невыносим самый тихий звук, раздающийся через определенные промежутки времени и совершенно лишающий нас сна.

Однажды во время моих странствий мне пришлось остановиться на ночь в одной гостинице, в прекрасной, просторной комнате, отведенной мне самим хозяином. Ночью я вдруг проснулся неизвестно почему. Полная луна освещала комнату, и вдруг раздался звук, точно от капли воды, упавшей в большой металлический таз. Я стал прислушиваться. Звук повторился. Моя собака, лежавшая под кроватью, вскочила и стала беспокойно все обнюхивать, царапать стены, пол и жалобно скулить. Я ощутил холодок, и капли пота проступили у меня на лбу. Пересилив ужас, я громко спросил: «Кто здесь?», а затем, выскочив из постели, прошелся до середины комнаты. Капли продолжали падать с тем же металлическим звуком где-то рядом со мной, но я по-прежнему ничего не видел. В ужасе я опять бросился в постель и закутался с головой в одеяло. Звук стал тише, но продолжал доноситься до меня через равные промежутки времени. Наконец, он стих, точно растворившись в воздухе.