Злые боги Нью-Йорка

– Прошу прощения, господа, у меня больное сердце, – признался он. – Ревматическая лихорадка, перенесенная в нежном возрасте, что привело ко многим неприятным последствиям. Если бы в нашей стране существовал H^opital des Enfants Malades[19] или подобное детское учреждение, возможно, я не был бы так уязвим для испуга. А пока у меня скачет пульс. Сейчас. Насколько я понимаю, вы капитан Уайлд?

– Он самый, – подтвердил мой брат.

– Вы прекрасно осведомлены, что я не коронер. Да? Однако же я получил срочный вызов от лица этой… так называемой полиции. Вот и объясните мне, почему, и немедленно.

– На самом деле, – ответил Вал, растягивая губы в бритвенно-острой улыбке и взмахом руки отбрасывая назад волосы, – сейчас вы как следует посмотрите на черепушку этого мальчишки и расскажете капитану Восьмого округа, приходилось ли вам когда-нибудь его лечить, или я на пару дней запру вас в Гробницы. Не пытайтесь рычать на меня. И да, благодарю вас за помощь.

Казалось, доктора Палсгрейва сейчас хватит второй сердечный приступ. Потом он утвердился поустойчивее и попытался выглядеть… ну, выше меня, поскольку мы были примерно одного роста, а Вал – намного крупнее. Ничего хорошего у него не вышло. В этот момент я ощутил редкостный всплеск семейной гордости, но раздавил его, как таракана в кладовке. Нельзя отрицать жесткость прямого подхода Вала, но нельзя отбрасывать и его потенциал.

– Это возмутительно! Мне приходилось заниматься тысячами детей, и вы хотите, чтобы я попытался опознать ребенка, которого, возможно, вообще никогда не видел?

– Оно самое, – хладнокровно согласился Вал, пробегая большим пальцем по пуговицам своего жилета. – И вдобавок сообщить нам все, что вам случится заметить, чисто как одолжение «медным звездам».

Я почуял запах денег, явственно металлический. Сейчас была та самая минута, когда – я знал своего брата – Валентайн мог бы предложить взятку. Если только он не решит, что вопрос того не стоит, и не станет напрягаться. Вал не сказал ничего. Он чертовски вжился в роль.

Доктор Палсгрейв пожал плечами и, заложив руки за спину, подошел к столу. Рядом с безжизненным телом лицо доктора быстро смягчилось, будто лицезрение смерти, несмотря на все анатомическое образование, все еще печалило его.

– Его возраст – между одиннадцатью и тринадцатью, – отрывисто сообщил доктор. – Я не вижу явных причин смерти, но это определенно не… двойная рана. Их сделали post mortem[20]. Возможно, какому-то чужестранцу, выросшему на языческих заклинаниях, потребовались внутренние органы, но его прервали. Возможно, мальчик проглотил какую-то ценность, и кто-то стремился ее вернуть. Возможно, кому-то отчаянно требовалось мясо. Так или иначе, он уже был мертв.

Все это было несколько чересчур, особенно упоминание о каннибализме. Я неосознанно взглянул на брата, рассчитывая найти в нем некий якорь реальности, и потрясенно обнаружил, что он смотрит на меня. Я отвернулся и вновь стал следить за доктором.

Сейчас взгляд доктора Палсгрейва был почти нежным, глубоко печальным. Он вытянул руку из-за спины и мягко провел ею по закоченевшей конечности птенчика.

– Бедный малыш. Но я не имею ни малейшего понятия, кто он такой. Несомненно, уличный мальчишка, который рылся в объедках в поисках хлеба насущного и повстречался с фатальным исходом.

– Он не с улицы, – сказал я, едва узнав собственный голос. – У него чистые ногти. Вам следует посмотреть получше.

Вся яркая грудь Вала качнулась, когда он рассмеялся. Вздрагивая, как и всегда во время смеха, поскольку в теме не было ни капли юмора. А я мысленно услышал: «У нас с тобой, Тим, новая профессия… она тебе понравится, как птице – воздух», и подавил желание то ли разозлиться, то ли улыбнуться себе.

– Вы хотите сказать, – зашипел доктор Палсгрейв на моего брата, – что я должен терпеть наглость… этого парня?

– Да, но только пока он бьет вас по части медиканства. Давай дальше, Тим. Откуда он прибыл, этот малыш?

– Из респектабельного дома или из борделя, – очень осторожно сказал я. – Но даже если он просто вымыл руки, цвет лица не подходит для летних улиц. Он слишком бледный. Доктор Палсгрейв, вы не хотите сказать нам, от чего, по-вашему, он умер?

Краска гнева неохотно сползла с лица доктора, и он вновь склонился над телом. У нас не было никаких инструментов, поэтому он только отстегнул манжеты и принялся ощупывать тело руками; угрюмый Валентайн ободряюще возвышался над ним. Доктор приподнял веки мальчика, ткнул рукой в грудную клетку и, наклонившись, понюхал его губы. В его движениях чувствовалось ощутимое почтение, уважение к тому, что некогда было ребенком. Наконец доктор отвернулся и принялся мыть руки в каменном углублении возле стола.