Злые игры. Книга 1

— Ну, — ответил Фред, — если вы вернетесь в Англию, я был бы готов остановиться… ну, скажем, на ста тысячах долларов. Чтобы вы могли создать собственную компанию. Купить себе дом. В общем, ваше дело, как израсходовать эти деньги. Меня это не волнует. Естественно, сумма поступала бы частями; я не хочу, чтобы вы передумали в тот самый момент, как только чек придет на ваш счет. Ну а если вы решите остаться в Нью-Йорке, тогда… ну, скажем так, поддержка… уменьшится вдвое: пятьдесят тысяч. Что выбирать, решать вам.

— Папа, ну нельзя же так, — нудно пробубнил Малыш. — Нельзя же подобным образом покупать людей. Это шантаж, и Энджи его не потерпит. Она тебе не банк и не биржа. То, что ты предлагаешь, просто аморально…

— Помолчи, Малыш, — вежливо перебила его Энджи. — По-моему, право решать принадлежит здесь мне. И твоя роль во всем этом мне тоже не кажется особенно моральной. Вопреки всему, что ты наговорил мне в прошлом, любовь тут вроде бы совсем ни при чем. Все дело в деньгах.

Потрясение, которое пережил Малыш, оказалось для него весьма болезненным. Крайне болезненным. Он безумно скучал по Энджи, скучал настолько, что это было почти непереносимо; ему приходилось терпеть презрительно-высокомерное всепрощение со стороны Мэри Роуз; он понимал, что, как совершенно верно заметила Энджи, целиком и полностью запродал душу отцу; но, в дополнение ко всему этому, чудовищную душевную боль доставляло ему сознание того, что Энджи все-таки взяла деньги Фреда, что она сама оказалась готова к тому, чтобы от нее откупились, и приняла это хладнокровно, даже весело, не бросив и прощального взгляда ни на него, ни на их отношения. Малыш понимал, что подобные переживания с его стороны нелогичны, что он не должен был бы чувствовать ничего подобного; но то, что сказал ему тогда, тем памятным утром, милый и ясный голосок, что он увидел и прочел в холодных зеленых глазах, — все это открыло ему совершенно иную Энджи, которую он, как выяснилось, никогда не знал. И все, что дали ему их взаимоотношения — душевное спокойствие, тепло, уверенность в себе, — все это покинуло его, но не сразу и до конца, а медленно, тяжко, и процесс этот был подобен страшной и мучительной смерти.

На протяжении долгого времени после этого вся семья каждый день со страхом разворачивала газеты и просматривала колонки светских сплетен; но нигде ничего так и не появилось, совсем ничего.

— Ты думаешь, — однажды утром, сидя у Малыша в кабинете, устало спросила Вирджиния, — ты думаешь, папе удалось все как-то уладить? Уговорить их ничего не печатать?

— Нет. — Малыш взглянул на нее, и Вирджиния никогда в жизни еще не видела в его глазах выражения такой неприязни к себе. — Нет, я так не думаю. Не думаю, что ему бы это удалось. Я начинаю склоняться к мысли, что все это было какой-то ужасной ошибкой. Розыгрышем. Или обманом, надувательством. И ты, Вирджиния, могла бы его предотвратить, если бы не так торопилась и хоть немного подумала.

— Ну прости меня, — в сотый, наверное, раз повторила Вирджиния. — Говорю же тебе, я считала, что поступаю так, как будет лучше. Мне очень жаль, Малыш; но и мама думала точно так же. Она не сомневалась, что звонил действительно журналист, и к тому же он говорил с очень сильным бруклинским акцентом. Он сказал…

— Ну конечно, — перебил ее Малыш, — раз говорит с бруклинским акцентом, значит журналист; так, что ли? Вот цена всем вашим размышлениям.

— Малыш, я…

— А что касается убедительности одного-единственного телефонного звонка, так ты, Вирджиния, просто запаниковала и кинулась действовать там, где еще ровным счетом ничего не произошло. Бросилась рассказывать отцу, совершенно ничего не перепроверив. Так только ненормальный мог поступить. Ненормальный. Я тебя абсолютно не понимаю. Ну ладно, этот роман все равно должен был когда-то кончиться; но зачем же с такой оглаской и с такой болью?

— Мне очень жаль, Малыш, очень, очень жаль, — снова повторила Вирджиния. У нее было такое ощущение, словно все это происходит в каком-то кошмаре, от которого она в любой момент может очнуться. — Ну хорошо, я не подумала. Поторопилась. Поступила неправильно. Я была не права. Извини.

— Честно говоря, никогда не ожидал от тебя ничего подобного.

Вирджиния посмотрела на брата долгим взглядом, глаза ее были грустными и отупевшими.

— Малыш, — произнесла она после паузы, — Малыш, я думала только о твоем благе. Честное слово. Мне казалось, что я могу тебе помочь.

— Ничем ты мне не помогла, — ответил он. — Занимайся лучше своими собственными делами. Надеюсь, там у тебя будет получаться лучше. — И он отвернулся от сестры.

Прошло немало месяцев, прежде чем он заговорил с ней снова.

Глава 8

Вирджиния, 1973

Малыш первым сделал шаг к тому, чтобы отношения между ними восстановились; у Вирджинии никак не хватало силы духа заставить себя проявить инициативу. Однажды утром ее разбудил в Лондоне телефонный звонок; голос Малыша в трубке звучал громко и весело, заставляя ее проснуться до конца: