Злые игры. Книга 3

Он спустился вниз. Вирджиния продолжала сборы. Закончив паковаться, она позвонила в аэропорт и заказала билет; теперь ей будет нетрудно вернуться домой и посмотреть всем в глаза, на протяжении нескольких последних месяцев она часто думала об этом; но сейчас уже она не могла просто сказать, что у них с Александром не получается быть вместе и они решили расстаться… Не будет ни унижения, ни ужаса, это должно сработать. Она уже собралась было позвонить Фоллону, чтобы тот отнес вниз вещи, как взгляд ее упал в окно. На ограждении задней террасы, лицом к дому, сидел Александр. Плечи у него поникли, руками он обхватил себя, словно стараясь защититься от какой-то боли. Она смотрела на него и вдруг поняла, что он плачет, плачет очень тихо: большущие слезы бежали у него по лицу и капали на рукава. Время от времени он поднимал руку и смахивал их со щек. Весь он казался каким-то бесцветным, серым, как будто из него ушла жизнь.

Она вдруг очень живо и ярко вспомнила, каким увидела его тогда, в день самой первой их встречи, в ресторане в Нью-Йорке: он был такой красивый, такой улыбающийся, такой блестящий; вспомнила, как он встал ей навстречу, как протянул ей руку; и при этом воспоминании у нее екнуло сердце и одновременно что-то екнуло во всем ее теле. Она вспомнила, как молниеносно и сильно влюбилась в него; вспомнила, как постепенно у нее нарастали сомнения насчет него и их будущей совместной жизни и как она глушила в себе эти сомнения, как сильно, страстно хотела она стать его женой, достичь успеха, хотела, чтобы ею восхищались, чтобы ее уважали, чтобы ее признали как личность, — в общем, хотела стать графиней Кейтерхэм.

Она сидела, смотрела на Александра, вспоминала все это, и сердце ее постепенно начало ныть, ныть не только от боли, но и от любви к нему; она поняла, что действительно любит его, любит очень сильно, быть может, даже сильнее, чем тогда, когда они только поженились. Это была какая-то очень странная, очень необычная любовь; она явно не могла принести Вирджинии настоящего счастья; и тем не менее это все-таки была именно любовь, смешавшаяся, сплавленная воедино с чувством вины и с осознанием того, что и она сама в данном случае не вполне безгрешна, и Вирджиния поняла, что не сможет оставить его, это было бы ужасающе, по-варварски жестоко и она бы потом никогда себе этого не простила.

Она медленно спустилась по лестнице и вышла на террасу.

— Пора прощаться, как я понимаю, — проговорил он, — ты ведь за этим пришла.

— Нет, не за этим, — отозвалась она. — Я пришла спросить, не поехать ли нам покататься верхом после обеда? Я все еще немного побаиваюсь этой своей новой кобылы, и мне может понадобиться твоя помощь.

Потом, естественно, наступила закономерная реакция. Сознание собственного благородства, любовь и нежность отступили на задний план, вместо них пришли злость и ощущение несчастья. Александр уехал, ему нужно было встретиться с управляющим имением, а Вирджиния поднялась наверх и забрела в детскую, старую детскую Александра; она ходила по ней, дотрагиваясь до стоявших там вещей — колыбельки, высокого детского стула, деревянной лошадки, — и тихонько плакала. И тогда из своей комнаты, которая примыкала к детской, вышла Няня и взяла Вирджинию за руку.

— Простите меня, пожалуйста, мадам, но я не могла не услышать некоторые из ваших… той части вашего разговора сегодня утром, когда вы сказали, что уезжаете. И я подумала, что должна вам это сказать:

я… подозревала, что что-то не так. Я имею в виду, с Александром. Он… он мне как-то сам об этом сказал. Не прямо, конечно. Но я понимаю, почему вы уезжаете. Никто не вправе обвинять вас за это. Я буду скучать без вас, мадам.

И, увидев наконец-то перед собой кого-то, кто не осуждал, не кричал, не приходил в ужас, кого-то, кто любил Александра и, как она была уверена, должен был полюбить и ее, Вирджиния ответила:

— Нет, Няня, я не уезжаю. Я остаюсь. И не на какое-то время, как я предполагала раньше, а навсегда. Но мне нужны будут ваша помощь и ваша поддержка.

И она принялась долго и сбивчиво объяснять, почему она остается и что она собирается предпринять. Няня слушала молча, не произнося в ответ ни слова, только держала ее за руку; и когда Вирджиния наконец смолкла, Няня проговорила таким тоном, будто они обсуждали хозяйственные дела на предстоящую неделю:

— Мне кажется, ваша светлость, что в гостиной следовало бы заменить занавеси. Голубые выглядят очень холодно, особенно когда в комнате мраморный камин.

Глава 47

Макс, 1986