Злые куклы

— А ну, иди сюда, вертихвостка, — сказала Амитова своей секретарше через селектор. — Иди-иди, паршивка.

— Почту? — виновато уточнила та.

— Давай-давай! И почту, и рожу свою неси, — пробурчала Амитова, раздраженно потирая виски.

А может, выпить водки? За победу? За успех этого, казалось, безнадежного дела? Афина умерла — царствие ей небесное. Губы Натальи Ивановны искривились в ухмылке… Афина — принципиальная давалка с зычным голосом портовой шлюхи. Умерла… Амитова хмыкнула и представила себе эти похороны, эти слезы, а не похороны, на которые соберутся все проститутки города. В чулочках и мини-юбочках. Может, сделать так, чтобы ни один человек не пришел? Дать в газете объявление, что панихида состоится на Центральном городском кладбище, а с ребятами из морга договориться о крематории. Или уже не надо?.. Или хватит?.. Это же умом можно было тронуться, терпеть эту дуру столько лет. Все из-за Глебова и прочей сраной партноменклатуры вместе с интеллигенцией. Амитова быстро сняла трубку с вновь звенящего аппарата:

— Катюша? Ты как там?

Хорошо, что дочь на даче. Хоть воздухом подышит. Отдохнет. А то все шляется где-то, шляется.

— Ты чего не звонила? И вообще, где тебя носило? Руслан никак не мог с вами связаться. И не вздумай, слышишь, не вздумай…

— Мама. — Катя наконец вклинилась в материн монолог и ласково спросила: — А сама ты где ходишь?

— Дела, — сухо ответила Амитова. — Давай-ка мне Мариночку, пусть посопит, а вечером я к вам заеду.

— Не надо, — сказала Катя. — Мы рано ложимся…

— Все ясно! И кто у нас на этот раз — знатный животновод или сельский учитель?

Иногда Катенька была очень неразборчива в связях. Оно и понятно, кабы выросла рядом с отцом, а то… Без мужской руки разбаловалась, конечно, да и сама Наталья Ивановна не требовала от дочери такой уж честности. А вышло… Что она, что Руслан…

— Да ладно. — Амитова услышала мягкое журчащее покряхтывание внучки, и сердце ее обволокло пеленой нежности. Даже в носу немного защипало. Ради Мариночки и Катьки Амитова была способна на многое. На все, чего душой кривить. Но знали об этом немногие. Разве что Глебов. Ничего, Бог поможет.

Ничего. Хорошо, что дочь уехала, потому что поступила к Наталье Ивановне такая информация, от которой сто раз она уже пожалела и о планах Дамира, и о том, что на свет родилась. Но — ничего… Выкрутимся. А пока — надо, чтобы сидело там дитятко тихо и с заезжими кавалерами не шалило.

— Катя, смотри… Я ведь все знаю! — на всякий случай предупредила Наталья Ивановна.

— Хорошо, — сказала дочь покорно. Хорошо, что рядом с Катей не оказалось никого, кто мог бы рассказать матери о том, как руки и колени у нее мелко дрожали. И с этим ничего нельзя было поделать. Катя натянуто улыбнулась и положила ребенка в кровать. Хорошо, что никто или почти никто ее сейчас не видит. А если мамаша действительно все знает? Или узнает немного позже?

Наталья Ивановна посмотрела на часы. Обычно по вызову строгой начальницы секретарша появлялась через одну минуту. Что сейчас-то она там возится? Что, вообще, происходит?

Почему-то она часто вспоминала деревню, стройотряд. Фундамент для коровника — это все, чем юное студенчество смогло помочь селу. И безумный Лялькин шепот:

— Кому-то скажешь — я умру, но и тебя из могилы достану!!!

— Плевать. — Тогда Наташка была такой смелой, такой уверенной в себе.

Все они — и принципиальная комсомолка Афина, и чокнутая Жанка, и крыса Дашка, и Лялька, особенно Лялька, — все они знали жизнь понаслышке. Потому что не видели смерти. Не киношной, а настоящей — грубой, со страшным лицом, с последней судорогой и устойчивым запахом мочи. А Наташа уже успела насмотреться.

— Плевать и на тебя, и на твоего папочку. Проститутка!

— А на клятву Гиппократа и белую шапочку? — прищурилась Лялька, покусывая губы цыганскими, как казалось тогда, абсолютно белыми зубами. — Ты же хочешь в мединститут? А там конкурс…

Из них из всех Наташа Амитова единственная не имела студенческого билета.

Два года подряд она не могла сдать химию. Два года получала «пару» и снова возвращалась в свою лабораторию. Иногда она подрабатывала ночами в отделении медсестрой. В стройотряд ее устроили фельдшером.

— Плевать, — уже менее уверенно сказала Наташа. Если бы она тогда знала, что маленький бандит с окраины (ее родной брат) станет со временем Большим Дамиром, разве унижалась бы она перед ними перед всеми?

— Ладно. — Лялька усмехнулась. — Не такая большая потеря. А может, ты права, и действительно пора… Пора, мой друг, пора. Туда, где за тучей белеет гора, туда, где гуляет лишь ветер да я…

— Сама сочинила? — с уважением спросила Наташа, которая и тогда, и сейчас к поэзии относилась с большим предубеждением. Если нельзя спеть, чего ж рифмовать? Чтобы потом гнусно завывать со сцены? Вот «все мы бабы стервы» или там «айсберг с одним крылом» — это куда лучше.

— Сама. Я все делаю сама, — рассмеялась Лялька. — А в институт ты можешь не поступить, дорогая моя. Веришь, что это в наших силах? Землю от пожара уберечь? Веришь? — Лялька обдала ее ароматом дорогих духов и умчалась мешать бетон.