Злые вихри

-- И все же ничего не докажешь, такъ какъ ты тратишь на себя средства князя, и тратишь такъ много! Этимъ самымъ все, что у тебя есть и можетъ быть, откуда бы оно ни прошло къ тебѣ, принадлежитъ ему. Ты связана съ нимъ матеріально неразрывными цѣпями. Представь, вдругъ онъ завтра разорился, потерялъ все. Онъ приходитъ къ тебѣ и говоритъ: «Жена, ты все время жила на мой счетъ, и я содержалъ тебя роскошно, я тратилъ на тебя огромныя деньги; теперь у меня ничего нѣтъ; но у тебя есть свои средства, верни же мнѣ хоть малую часть того, что я на тебя затратилъ... Что-жъ ты ему отвѣтишь? Вѣдь, если ты скажешь ему, куда именно дѣвала свои деньги... онъ узнаетъ, что ты, принимая отъ него, содержаніе, сама... содержала Аникѣева!.. Какая гадость!.. Нѣтъ, Алина, я виноватъ во многомъ, я жилъ глупо, можетъ быть, даже преступно передъ своей душою, потому, что вотъ начинаю невольно и все сильнѣе презирать себя, а это значитъ же что-нибудь!-- но на роль какого-то «Альфонса» я неспособенъ...

Будто электрическій ударъ пронизалъ ее. Она выпустила его руку, поднялась и стала вередъ нимъ, сама теперь поблѣднѣвшая и негодующая.

-- Не я, а ты меня оскорбляешь, жестоко оскорбляешь, хоть я отъ тебя и не заслужила этого,-- произнесла она глухимъ голосомъ.-- Это ты не понимаешь, что такое говоришь!..

Она замолчала и потомъ, уже болѣе спокойно и даже слабо улыбнувшись, прибавила:

-- Однако, не ссориться же намъ... Я понимаю, ты такъ разстроенъ, нервенъ, нездоровъ... Ну, успокойся же, милый, и не говори страшныхъ словъ, они между нами неумѣстны...

Аникѣевъ былъ внѣ себя. Онъ совсѣмъ потерялъ способность разсуждать спокойно и видѣть дѣйствительность. Вихрь уязвленной гордости крутилъ его все сильнѣе. А между тѣмъ онъ не выказывалъ никакихъ внѣшнихъ признаковъ раздраженія. Онъ говорилъ, какъ въ тихомъ бреду, усталымъ голосомъ:

-- Нѣтъ, я совсѣмъ спокоенъ и сказалъ именно то, что есть. Къ чему себя убаюкиваютъ сказками! Наше положеніе и тяжело, и некрасиво... Наша любовь трудна... да и та ли это, прежняя ли любовь?.. Вотъ тогда, помнишь, мы любили другъ друга по настоящему, тогда ты не стала бы унижать ни себя, ни меня, предлагая мнѣ деньги...

Алина взглянула на него, и въ ея глазахъ изобразился ужасъ. Онъ продолжалъ, не замѣчая этого ужаса, не видя и не понимая, что каждымъ своимъ словомъ, какъ ножомъ, рѣжетъ Алину.

-- Ты вотъ теперь,-- тогда вечеромъ,-- объясняла мнѣ, что ждала меня шесть лѣтъ и готовила наше свиданіе, готовила нашу новую любовь. Ты говорила, что ушла отъ меня для того, чтобы не очутиться со мной въ бѣдности, при которой поэзія жизни для меня невозможна. Ты и потомъ объясняла мнѣ это, и выходило такъ, что ты дѣйствовала только для меня, жила только мною... Ахъ, но, вѣдь, все это не то... все это самообманъ!.. Что бы мы съ тобой отвѣтили, если бы кто-нибудь сказалъ намъ: вы, значитъ, испугались бѣдности и захотѣли нѣжиться и наслаждаться каждый на чужой счетъ!..

-- Молчи, довольно!-- воскликнула Алина, закрыла лицо руками и тихо зарыдала.-- Я вижу, понимаю!.. Ты меня больше не любишь...-- разслышалъ онъ сквозь эти рыданія ея шопотъ.

Вихрь его чувствъ перемѣнилъ свое направленіе и также быстро уносилъ его теперь совсѣмъ въ другую сторону.

Онъ кинулся къ ней, сталъ цѣловать ея мокрое отъ слезъ лицо и повторялъ:

-- Нѣтъ, я люблю... я люблю тебя... только это не прежняя наша любовь... Несмотря на все, она была тогда легка, а теперь стала тяжкой, мучительной... Ну, что-жъ, будемъ мучиться... Нѣтъ, я люблю тебя, только никогда не возобновляй этого разговора, не касайся моихъ денежныхъ дѣлъ... не то я уйду, уйду навсегда, хоть и люблю тебя...

Онъ усадилъ ее и самъ сѣлъ рядомъ съ ней, положилъ къ себѣ на грудь ея голову и глядѣлъ на нее, страстно любуясь ею.

Она не шевелилась, даже глаза ея были закрыты. Она ни о чемъ не думала, тоскливо прислушиваясь, какъ въ ея сердцѣ росло то самое мучительное, горькое чувство, съ которымъ она когда-то боролась, рѣшась принять предложеніе князя и разстаться съ Аникѣевымъ.

Да, вотъ онъ здѣсь, не говоритъ и не думаетъ о разлукѣ; но она чувствуетъ эту, такъ нежданно надвигающуюся и ужъ не отъ нея зависящую разлуку.

XXXIII.

Никакими ласками не могъ привести Аникѣевъ Алину въ хорошее настроеніе.

Онъ даже спѣлъ ей свою «Легенду рожденія художника», такъ любимую ею по воспоминанію о первыхъ дняхъ ихъ зарождавшейся взаимной страсти. Алина стояла за нимъ, и онъ не видѣлъ, какая печаль изобразилась на лицѣ ея во время его пѣнія и какъ, наконецъ, тихія слезы покатились по ея щекамъ.

Желая разсѣять ее, онъ этой легендой только нанесъ ей новую рану.

Наконецъ, она печально сказала:

-- Ну, вотъ мнѣ и пора... Прощай, Миша...

Ему не хотѣлось отпускать ея. Ему самому эта разлука начинала казаться послѣдней разлукой.

-- Куда ты спѣшишь? Еще рано... и знаешь, не уходи такъ, у тебя такое нехорошее, грустное лицо... Улыбнись... улыбнись мнѣ по настоящему!..

Но она не улыбалась, а, напротивъ, лицо ее стало еще серьезнѣе и печальнѣе.