Злые вихри

Тяжелыя, фантастическаго рисунка занавѣси на окнахъ и дверяхъ, восточные ковры и темные французскіе обои, даже совсѣмъ вблизи похожіе на старые гобелены, своимъ мягкимъ круглящимся узоромъ уничтожали всякую пустоту. Каждый столикъ, стулъ, этажерка, вазочка, бездѣлушка были своеобразны и до того на своемъ мѣстѣ, что если хоть что-нибудь взять и переставить -- тотчасъ нарушится цѣлость, будто отрубится палецъ отъ руки.

Со стѣнъ, изъ прекрасныхъ рамъ, глядѣли совсѣмъ живыя лица. Особенно выступала сильно освѣщенная лампой молодая женщина въ ореолѣ чудныхъ золотистыхъ волосъ и съ глубокими мечтательными глазами. Она чуть-что не говорила, прелестно приподнявъ удивительно хорошенькую верхнюю губку своего маленькаго рта, въ которомъ заключалось особенное очарованіе.

Это былъ портретъ матери Аникѣева въ лучшую пору ея жизни. Сынъ сильно походилъ на нее; но не чертами; а чѣмъ-то неуловимымъ, въ чемъ, однако, и заключается очень часто истинное, сразу поражающее сходство...

Вово неслышно мелькалъ то тамъ, то здѣсь, все осматривая и даже трогая. Наконецъ, онъ остановился, кинулъ вокругъ себя общій взглядъ и подсѣлъ къ пріятелю.

-- Ахъ, Миша, какъ у тебя здѣсь мило,-- сказалъ онъ:-- un nid adorable... впрочемъ, какъ и всегда. Когда только ты успѣлъ это устроить?.. уютно, будто вѣкъ здѣсь живешь...

-- Долго ли! Въ два дня устроилъ, какъ могъ... чтобъ не задыхаться,-- отвѣтилъ Аникѣевъ:-- ты знаешь, я не въ своей обстановкѣ, если кругомъ меня гадко -- просто задыхаюсь, боленъ дѣлаюсь, дня не могу прожить...

-- И у тебя прелестно, ты изъ ничего умѣешь создать красоту; только знаешь ли, что я тебѣ скажу... вотъ сейчасъ почувствовалъ... уютно здѣсь, красиво, тепло, а все-жъ таки есть что-то такое... жуткое и грустное -- будто бы духи печальные витаютъ... того и жди какой-нибудь жалобный вздохъ услышишь!..Нѣтъ, хоть убей меня, я ни за какія сокровища здѣсь бы одинъ не остался!

Аникѣевъ повернулъ голову и ласково взглянулъ на хорошенькаго князя.

-- Вотъ за это я и люблю тебя, Вово,-- ты мотылекъ порхающій, ты какая-то свѣтская записная книжка "на каждый день"; но въ тебѣ душа живая, ты иной разъ чувствуешь и понимаешь, par intuition, такое, чего самые серьезные люди не поймутъ и не почувствуютъ. За это и люблю! Вѣрно, голубчикъ: у меня и жутко, и грустно, печальные духи вокругъ меня витаютъ... и часто я слышу ихъ вздохи...

Вово вдругъ засмѣялся.

-- Чего ты?

-- Да помилуй... вотъ мы о духахъ... я и вспомнилъ. Вѣдь теперь у насъ спиритизмъ понемногу въ моду входитъ... Я, знаешь, какъ и ты, кажется, въ духовъ вѣрю... и до смерти боюсь ихъ. Только у насъ совсѣмъ не то, у насъ завелись "сеансы" съ побоями.

-- Съ побоями?

-- Еще и съ какими! Тутъ есть старичокъ одинъ, Бундышевъ, спиритъ "убѣжденный". Такъ устраиваютъ сеансы, чаще всего у Гагариныхъ, и зовутъ на Бундышева... Забавно! Тушится все, свѣчи и лампы, дѣлаютъ ночь, столъ поднимается, стучитъ, колокольчикъ звонитъ, а потомъ начинаютъ Бундышева бить куда попало, щипать... на прошлой недѣлѣ ему чуть ухо не открутили. Онъ кричитъ, визжитъ, молитъ, а на слѣдующій день по всему Петербургу ѣздитъ и съ восторгомъ разсказываетъ, какъ его духи избили, какихъ пощечинъ ему надавали, синяки показываетъ. При дамахъ отвертываетъ рукава и показываетъ -- parole! Коко Гагаринъ не выдержалъ, признался ему: это я самъ, говоритъ, вотъ этою рукой васъ и щипалъ и тумака вамъ далъ въ шею. Такъ, вѣдь, тотъ не вѣритъ, ни за что въ мірѣ, "jeuno homme,-- говоритъ,-- on ne profane pas impvfnément les vérités sacrées! vous allez subir les conséquences de votre mensonge!" Коко озлился "Такъ я же васъ такъ изобью,-- говоритъ,-- что поневолѣ мнѣ повѣрите!" И избилъ, а старичокъ, какъ ни въ чемъ не бывало, духовъ прославляетъ и синяки дамамъ показываетъ. Сегодня у княгини Червинской показывалъ... кругомъ хохотъ, а онъ въ позу -- и цѣлую лекцію о perisprit reincarnations и ужъ не знаю о чемъ еще...

-- Чортъ знаетъ что такое!-- устало проговорилъ Аникѣевъ.-- Неужели ничего не могутъ придумать поумнѣе этого издѣвательства надъ старымъ и, очевидно, больнымъ человѣкомъ?

-- А ну-ка придумай! Вѣдь, скука тоже! Изъ дома въ домъ однѣ и тѣ же небылицы переносятся, всѣ передаютъ ихъ другъ другу, connaissant fort bien leur généalogie, ровно ничему не вѣря и все-таки дѣйствуя и судя такъ, будто бы всѣ эти враки были святою истиной...

Но Аникѣевъ уже не слушалъ или, вѣрнѣе, слышалъ совсѣмъ другое.

Платонъ Пирожковъ внесъ на подносѣ "крушончикъ" и роздалъ прохладительный напитокъ въ высокіе тонкіе стаканы.

Аникѣевъ чокнулся съ Вово, медленно выпилъ до дна и подошелъ къ піанино.

И снова, какъ передъ блестящимъ обществомъ Натальи Порфирьевны, холодныя клавиши ожили и запѣли. Но это были ужъ не мечты, не погибшія надежды, не борьба жизни, не пожаръ страсти и отчаянный призывъ къ наслажденію. Это было именно то, что почудилось Вово въ жилищѣ артиста: грустный шопотъ витающихъ призраковъ, ихъ жалобные вздохи.

Вово сидѣлъ съ забытымъ стаканомъ въ рукѣ и жадно слушалъ.