Змееборец

В шелесте легких снежинок и в шуме воды,
Что низвергается к белым подножиям гор,
Память тревожно пылает, слагая следы…
Я различаю твои шаги, командор –

Томно и трепетно, птицей весенней звеня,
Иль по камням отчеканив железом сапог,
Ты оставляешь лишь тонкие ветви огня,
Что, расплетаясь, вползают ко мне на порог

И обжигают больное сердце струной
Проклятой крови – тяжелый зимний запой.
Вновь отыскал я тебя – ну так выпей со мной,
Слышишь меня, Командор? Только пей, а не пой.

Пей, а не пой, ибо песни твои сожжены,
Словно мосты из обугленных, тающих строк,
В пламени этой нелепой, жестокой войны…
И перекрестки истерлись на картах дорог.[12]

В деревне, в трактире, куда позвали местного знахаря, они назвались охранниками Серпенте Квирилльского. То есть, де Фокс-то назвался, собственно, Серпенте, а Йорику и его людям досталась роль охраны. Пострадали от нападения разбойников. Бывает. Хозяин отнесся с пониманием, знал, что разбойники в этих местах пошаливают. Еще бы не знать, когда лагерь Краджеса был в нескольких часах пешего хода, и со времени Рыженьской ярмарки ни один заслуживающий внимания караван без потерь мимо не прошел.

Эта часть жизни заканчивалась. Йорик знал, что она заканчивается, хотя не взялся бы объяснить, на чем основывается его уверенность. Они с де Фоксом остались там же, в трактире, где для мастера Серпенте спешно организовали отдельный покой, и где, поскольку покоев, как таковых, не считая обеденного зала и хозяйской спальни, было всего два, Йорику, его бойцам и парочке застигнутых распутьем постояльцев, пришлось поселиться всем вместе.

Благо хоть, в виду того, что для путешествий не сезон, других гостей не ожидалось.

Не привыкать, конечно. Военная жизнь, особенно, когда командуешь гвардейцами, превратившимися в разбойников, вообще к удобствам не располагает. Плохо только, что выкроить время, чтобы толком поговорить с Эльриком…

чтобы остаться наедине с Трессой

…в таких условиях было сложно. Вряд ли окружающие правильно поймут, если начальник охраны уединится ночью со своим работодателем. Йорику-то было все равно, но де Фокс репутацией наверняка дорожит. Ему реноме блюсти надо, мастеру Серпенте, главе Совета Десяти.

– Что-то не так? – спросил он, когда, за ужином, они оказались вдвоем на дальнем конце длинного стола.

Йорик, аккуратно выстраивавший защиту от случайного подслушивания, поколебался, выбирая между двумя ответами. Сказать, что все в порядке, или признаться, что да, что-то не так, и это довольно-таки развесистое "что-то"? В том, что де Фокса можно обмануть он уверился еще в лесу, возле трупов. Тот, конечно, был шефанго, и чужие эмоции чуял как свои собственные, не говоря уже о внимании к интонационным тонкостям, но он был молодым шефанго. А Йорик прожил на Ямах Собаки дольше, чем де Фокс прожил вообще…

– Еще не знаю, – сказал он, наконец. – Думаю, все дело в личине.

– И в том, что я Эльрик, а не Тресса. Извини, командор, но в женском обличье мы предпочитаем путешествовать с большим комфортом. Да и драться, если вдруг что, приличествует мужчине, а не даме.

Это Йорик знал и без объяснений. Женщины на Ямах Собаки были воплощением слабости, лени и изнеженности. Да, еще избалованности. Кто знает, почему? Может быть, потому, что мужчин на Ямах Собаки такие женщины не раздражали, ведь каждый из них мог сам сменить пол в любой момент? А, может быть, потому что и мужчины и женщины на Ямах Собаки прекрасно знали, кто из них чего стоит. Трудно забыть, что леди, капризно кривящая губки и наманикюренным пальчиком манерно отсылающая тебя через весь дом за еще одной конфеткой, неделю назад, в походе, рубилась с тобой плечом к плечу на палубе дарка, и на свой щит приняла направленный в тебя удар. Не важно, что щиты и топоры давно сменились силовой броней и энергетическим оружием, а дарки из морских кораблей превратились в космические. Есть вещи, которые не меняются. И они накладывают отпечаток на отношения.

Но Эфа-то сражалась, будучи женщиной, а не мужчиной. Дралась на мечах, стреляла из лука, голыми руками убивала, когда случалась надобность. Эфа не была ни изнеженной, ни избалованной. Она была самоуверенной и наглой, раздражающе насмешливой, вредной и недоверчивой, она была разной, но невозможно представить себе, чтобы Эфа сказала: "драться в женском обличье? Фи, как это вульгарно!"

И почему ты думаешь о ней в прошедшем времени, а, Йорик Хасг?