Змееед

— Я определю ваш год рождения. Это был 1890-й. Можете отвечать «да», «нет», «не знаю». Ваши ответы значения не имеют. Итак, 90-й?

— Не знаю.

— Это был 91-й?

— Скорее да, чем нет.

— Не надо меня обманывать. Вы родились в 1895 году. Месяц январь?

— Да. Январь.

— Февраль?

— Да. Февраль.

— Март?

— Да. Март.

— Апрель?

— Да. Апрель.

— Ложь. Вы родились в феврале. Дату определить?

— Нет, нет, — вдруг забеспокоился человек в очках. Собрал бумаги и скрылся за дверью, громыхнув засовом.

Настя знала каким-то звериным знанием, что сейчас она не может показать слабость. Слабых бьют. Она должна выразить силу. Но как? Только вот так, продемонстрировав, что она очкастого все равно переиграет, что бы он там ни замышлял.

7

Раннее утро. Сентябрь. Слякоть. Холод. Зевоту не унять. Змееед на лефортовской проходной пропуск в развернутом виде предъявил, прошел еще один контрольный пост и еще. Перед тем, как дверь в свой отдел ногой толкнуть, фразу шуточную, заранее заготовленную, про себя повторил: «А вы, ребята, наверное, и забыли, кто я такой?»

Распахнул дверь и оказался перед старшим майором Государственной безопасности Булановым Павлом Петровичем.

— Я вас жду, поехали.

Куда поехали, зачем поехали, Буланов не объяснил.

А поехали прямо в Коммунарку.

У Генерального комиссара Государственной безопасности товарища Ягоды огромный кабинет в центральном здании НКВД на Лубянке. А еще у него кабинеты в Лефортовской тюрьме, в Бутырке и на Таганке. Больше всего он любит принимать доклады в царском кабинете Большого Кремлёвского дворца, в котором когда-то товарищ Свердлов работал, под которым товарищ Свердлов личную тюрьму устроил. В той тюрьме товарищ Свердлов личных узников держал. В их числе и Фанни Каплан. Из той тюрьмы арестантов выводили только в одно место — в гараж кремлевский. Чтобы под шум мотора…

Но когда дело касается вопросов самых важных, то встречи товарищ Ягода проводит у себя на даче в Коммунарке. Красиво тут. Подмосковье вообще красотой славится. Я бы лично для себя дачу бревенчатую в Пушкино возвел бы. Это, знаете, по Ярославской дороге. Помните у Маяковского:

Пригорок Пушкино горбил
Акуловой горою…

Так вот там, в Пушкино. Но и Коммунарка тоже бы сгодилась. Природа, знаете ли, речка, камыши, рощи березовые, синицы прыгают, зайчики, лягушки вечерами в камышах поют, рябина зреет.

За высокими зелеными заборами на пригорочке возвышается усадьба Ягоды. На контрольных постах почетную службу справляют славные молодцы из особой роты, каждого бойца которой Генрих Григорьевич отбирал лично.

Дорожки белым песочком выстланы. В клумбах цветы заграничного фасона. Остановилась машина возле крылечка. Часовой у товарища Буланова даже пропуск не спрашивает. Свой он тут человек. У Змеееда тоже не спрашивает: раз с товарищем Булановым, значит, все тут в порядке. Прошли коридором, повернули — большая комната вроде приемной. Трое чекистов ждут. Тут у Змеееда и екнуло сердце. Говорил же Холованов: не ходи туда больше!

Стукнул в дверь товарищ Буланов и, не дожидаясь ответа, пропустил Змеееда в начальственный кабинет.

А старший в группе курьеров капитан Государственной безопасности Давыдов Михаил Борисович расцвел маковым цветом: живем, ребята!

Не поняли те, отчего радость, если всем троим не миновать жуткой кары за потерю груза.

— Да чего же не радуетесь!

— Да с чего вдруг?

— Да с того, что не пропадал чемодан наш! Это проверка была! Это товарищ Ягода нам экзамен на бдительность устроил!

— Что ты порешь?

— А вы его не узнали? Да этот молодой в форме, что в кабинет с товарищем Булановым прошел, — это же тот самый! Веревкой подпоясанный!

Глава 13

1

Змееед пропал. Ждал его Холованов к завтраку. Не дождался. Пошел будить. Пуста каюта. Постель аккуратно заправлена. Холованов к капитану: где? Чешет затылок капитан в поисках ответа. Извиняется: вроде всю ночь вахты бдительно несли.

Ладно. Потом разберемся! А сейчас Сей Сеича встречать. Он уже доложил, что прибыл, арестанта Севастьяна-медвежатника доставил, на двенадцатом запасном пути станции Москва-Сортировочная в своем новом поезде ждет.

Рванул туда Холованов. Узника принял, привез куда-то, долго темными коридорами вел.

— Севастьян Иваныч, ты, как я знаю, чекистов любишь, но не очень.

— Не очень, — подтвердил Севастьян.

— Так вот они объявили, что лучшие медвежатники в НКВД работают.

— Да куда им.

— Они бахвалятся, что в пять минут вскроют сейф, который с 1919 года запертым стоит.

— А что за сейф?

— Большой очень, британский. Бромлей.

— Бромлея за пять минут не возьмут.

— А за десять?

— Им и трех часов не хватит. И десяти. Если Бромлей двухтонный, никто его не возьмет. Не зря он с девятнадцатого года заперт.

— А ты бы, Севастьян Иваныч, тряхнул бы стариной?

— На людях?

— На людях.

— Тряхнул бы. Если инструмент будет.

— Водки тебе и тем, кто с тобой сидит, дам, сыра, колбасы. Год на убой кормить буду.

— Не надо мне милостей твоих, гражданин Холованов. Сам кушай.

— Побежишь — убью.

— Знаю.

— И внешность твою изменить надо, чтоб не опознали; ты у меня узник секретный.

— Меняй.

— Ты знаешь, где мы?

— Не знаю.