Змеелов. Последний переулок

В восемнадцатом отделении милиции, в глубине подъезда горел свет. Там слышались голоса. Кто-то там смеялся, в милиции. Весело им там. Славные ребята, веселый народ эти милиционеры. У него никогда с ними не было никаких столкновений. Сперва спорт, потом армия — они его подтянули все-таки, хотя парни из Последнего переулка слыли народом не из робкого десятка. Он и не был робким да тихим. Но обходилось, конфликтов у него с милицией не было. Но что же это они? Как же это они? Чуть кто выпил, они здесь. Мелкий воришка попался, они тут как тут. А вот рядом, у них под боком, а вот этот Рем Степанович, Батя этот, а он им глаза не колет. Из начальников, потому? Не положено замечать? Эх вы, веселый народ!

Он ходил и ходил — тридцать шагов вверх, тридцать шагов вниз.

Из подъезда милиции вышел знакомый старший лейтенант. Опять на дежурстве?! Вот это работяга!

— Прогуливаешься перед сном? — спросил старший лейтенант и благожелательно улыбнулся.

— Ага! — сказал Геннадий. — А вы, смотрю, все дежурите?

— Смотри, смотри, — покивал старший лейтенант.

— Не надоело? Какие у нас тут приключения?

— Никаких, это точно, — согласился старший лейтенант и опять улыбнулся. Сутками тут торчит, а улыбается, не устал.

— Зоркий вы народ, я смотрю, — сказал Геннадий. — Чуть что серьезное и вас нет. Успеваете удалиться.

— Зоркий, это точно.

— Чуть какой пустяк, вы тут как тут. Успеваете набежать.

— Служба, а как же. — Его невозможно было рассердить, он улыбался, не устал совсем.

— Шли бы спать, старший лейтенант. Гляжу, вторые сутки на ногах.

— Глазастый. — Чуть-чуть только построжал старший лейтенант. — Гляжу, и ты все тут мелькаешь. Не устал еще?

— Устал. Пойду лягу пораньше.

— Вот и хорошо, одобряю, — сказал старший лейтенант.

Геннадий свернул к своему дому, еще раз глянув на окна, за которыми мерцал туман. Не выйдет она. Не жди, не выйдет. Чуть было не толкнулся к дому Кочергина, чуть было не решился на стыдное для себя: взять да и напроситься в гости к ним. Нет, удержал толкнувшееся тело.

Вбежал в свой подъезд. Рванулся вверх по лестнице, забыв о лифте. У двери, когда только открывал ее, услышал дробный постук теткиной машинки. Она еще пока не разговаривала с ним, не ждала так рано. Он вошел в коридор, вошел в комнату.

— Тетя, — попросил. — Только ни о чем меня не спрашивай.

Вера Андреевна даже не оглянулась в ответ, лишь простучала дробно, но он ее научился понимать, в стрекоте этом послышались недавние слова из очередной педагогической беседы «под портретом»: «Изволь, мой друг. Да ты уже и не маленький, чтобы отчет мне давать. Не хочешь, не делись»…

Он не хотел делиться. Он раздвинул ширму у своей тахты, был тут у него свой угол, стол вот крошечный, но крепкий, приспособленный под верстак, полка книг над столом, книг еще из детства, читаных-перечитаных, полка, где и инструменты лежали вперемежку с книгами, и этот вот транзистор с кассетным магнитофоном, жалковатый ящичек, если по правде-то. И вот еще пятно на стене от сорванного картона с фотографиями. Глаза бы не глядели на все это! Разулся, лег, закинув руки, закрыл глаза. Анна Лунина медленно вступила под веки.

24