Змеелов в СССР (СИ)

Байрам-Али в эту пору был не велик, но озеленен прекрасно, особенно его центр, был уютен, чист, хорошо обеспечен водой. Приятное местечко. Можно сказать — курортное.

Я с удовольствием полюбовался на висящий на улице признак цивилизации, то есть объявление следующего содержания: " Коммунальное отделение байрамалинского РИК предлагает Вам в течении трех дней ликвидировать задолжность за спуск в канализацию дождевых вод". Далее следовали угрозы отключения воды и даже выселения из дома. Прямо чем-то родным повеяло…

Возле объявления толпились люди и активно переругивались. Одни утверждали, что у них не было в пустыне столько дождей на сколько им насчитал РИК, другие с пеной у рта доказывали, что были в длительной командировке, поэтому «дождями не пользовались».

А третьи, блистая эрудицией, и вовсе перекладывали всю ответственность на поэта Пушкина, как на вечного «козла отпущения»:

— Пусть им за воду Пушкин платит!

Еще на меня повеяло здоровым юмором с витрины здешней харчевни, она же столовая профсоюза чабанов: «Эх! Как хорошо у Парижский бариста Абрамянц с Москва».

В вот висящий над одним из зданий стандартный лозунг: «КТО НЕ С НАМИ, ТОГО УНИЧТОЖАЮТ», шуток отчего-то не вызывал.

Воспользовавшись столпотворением народа, я поспешил уяснить для себя парочку животрепещущих вопросов:

— Товарищ! Любезный! — обратился я к одному аборигену, из тех, что выглядел по приличней. — Я, некоторым образом, научный работник из центра. Интересуюсь этнографией. Нет ли у Вас в городе каких-нибудь этнографических диковин?

— Есть! Чем мы хуже других? — ответил туземец, пожелавший поразить приезжего туриста. — И бывшая царская резиденция и старинная крепость. Вон напротив, где коза стоит, у нас дворец культуры, в котором по выходным дают пьесу «Смерть засухе», а налево будет общественная столовая с пальмой в кадке. Опять же санитарный врач у нас герой труда. Из когорты политических каторжан. А Мастурбек Саидаглыевич? Был же дурак дураком, а сейчас секретарь парторганизации! И много еще имеется у нас прочей этнографии. Вон за углом по случаю ремонта уборная закрыта.

— А извиняюсь, какая температура в пустыне и имеются ли там кенгуру? — продолжил я свои вопросы, решив немного приколоться.

— В пустыне жарко. Там много чего есть, глядишь и ваши кенгуру там найдутся! — ответил сметливый абориген. — Я вон сам, своею собственной рукой, как сочувствующий советской власти, убил триста королевских тигров! Мы же хоть и беспартийные, но сочувствие иметь можем!

Познавательно.

И все же самое сильное впечатление произвел на меня не город, а древняя крепость, вплотную подступавшая к нему с севера и как бы приподнявшаяся над ним. На крепостной стене через ровные промежутки повторялись полукруглые, в виде полубашен, выступы. А на флангах находились круглые, совершенно целенькие башни. Всюду — и в башнях и в выщербленных временем стенах цитадели, виднелись щели для стрелков, сквозь бойницы голубело ясное чистое небо.

Старинная крепость, что так гордо вознеслась над городом, все еще была воплощением великой мощи и несокрушимости. Вместе с этим она напоминала бледно-розовый призрак давно минувших времен, призрак, который внезапно возник перед глазами и тут же исчезнет, как мираж пустыни.

Откуда, из какой глубины веков выплыл этот призрак, кто и когда укрывался за стенами крепости, кто строил ее, какие сражения кипели на подступах к ней? Все это не могло не волновать, не будоражить чувств, мыслей, не повергать в раздумье и долгое созерцание.

А ведь в тот, первый день приезда в Байрам-Али, я увидел всего лишь часть одной крепости, как странник, едва ступивший на незнакомую землю.

Сразу скажу, что Байрам-Али был прелестный городок в персидско-туркменском стиле. Вообще-то туркменское село бывает трудно отличить от туркменского города. Может быть в селе больше фруктовых деревьев, и из каждого двора несется запах навоза и жалобный вопль осла. Базары в селе тоже меньше, беднее и грязнее.

На улицах села реже можно встретить прохожего, а тем более женщин, которые в селе часто ходят в гости к соседкам не по улицам, а по крышам — переступая с крыши на крышу. За длинными и унылыми глиняными заборами прячутся такие же глиняные дома с плоскими крышами, с глубокими погребами и с антресолями, с бассейнами посреди двора, в которых часто тонут малые дети.

Дом туркмена наглухо закрыт для посторонних. Внутрь дома могут проникнуть только близкие родственники, дети и воры. В городе все, конечно, несколько более цивилизованно, но все равно восточный колорит так и прет.

Времена сейчас были довольно наивные и патриархальные. Мой мандат давал мне везде дорогу.

Так что приютили меня медики Байрамалийской санитарной станции. Сделали они это из доброго чувства ко мне, молодому пилигриму, юному ученому, и из уважения к моей нелегкой профессии. В благодарность я им рассказал историю Льва Толстого, который, говорят, всю жизнь мечтал побывать в Байрам-Али.

По легендам, Льва Толстого, когда он служил в армии, очень расстраивал русский мат. Когда он его слышал, всякого останавливал.