Змееловы

— Это было в сорок пятом году, летом. Сразу после войны. С группой студентов я находилась в Ташкенте на практике после первого курса. Мы жили в старом городе, недалеко от Бешагача. Так называется рынок. Там я впервые увидела Степу. — Анна Ивановна поправила волосы. — Он пел песни, а калека-нищий, с медалью на заплатанной гимнастерке, собирал деньги. Людям старшего поколения эта картина знакома. Одним словом, война. Так вот, я сразу обратила внимание на эту странную пару. Меня ужаснул вид мальчика: в рваной одежонке, нечесаный, немытый, с цыпками на ногах. У калеки — синее лицо алкоголика, руки дрожат, весь в татуировке. Типичный уголовник. Целый час я стояла и слушала. У самой, поверьте, слезы на глазах. На следующий день я снова пошла на базар. Уж и не помню, как это случилось, схватила я мальчика за руку — и бежать. А калека за нами. Нож выхватил. На костылях, а мчался во всю прыть. Короче, отбила я мальчика. В милиции выяснилось, что калека на самом деле был спекулянтом и продавал из-под полы анашу. Это наркотик такой, вроде опиума. Ногу ему отрезало еще до войны, когда он занимался вагонными кражами… В общем, Степу определили в детдом. Он пошел в первый класс. Во время своей учебы в институте я бывала в Узбекистане каждое лето. Навещала его. Мы постоянно переписывались. После окончания института через два года я вышла замуж и предложила Степану приехать жить в мою семью. Но он ответил, что ищет своих родителей и обязательно их найдет. В последние годы мы довольно регулярно виделись. По роду своей работы я часто бывала в Средней Азии. Как-то он поехал со мной в экспедицию, когда уже учился в строительном техникуме. Как видите, стал змееловом. — Кравченко приложила руку к сердцу. — Ей-богу, я знаю его не хуже и отношусь с не меньшей любовью, чем к своим детям. Я всегда старалась быть Степе настоящей матерью, зная, что у него нет родителей…

— Вы сказали, что подсудимый пошел в сорок пятом году в школу. Сколько ему было тогда лет?

— Семь.

Холодайкин потер виски:

— А родители Азарова утверждают, что в сорок первом году ему было два года, когда они его потеряли. Выходит, в сорок пятом ему было шесть лет?

— Нет, ему было семь лет, я относила его документы в школу и была на торжественном празднике первого звонка…

Давыдова, искренне переживавшая все, что происходило в зале, не выдержала и сказала:

— Родители, поди, лучше знают…

Холодайкин обратился к суду:

— Здесь неувязка, товарищи судьи. Я прошу подсудимого дать необходимые разъяснения, потому что кто-то дал неверные показания — либо свидетельница Кравченко, либо родители подсудимого.

— Прошу прощения, — вскинул руку Шеманский, — у меня будет вопрос к свидетельнице Кравченко. (Председательствующий кивком разрешил.) Анна Ивановна, все работы с сухим ядом у вас производятся в особых перчатках?

— Да, обязательно. В хирургических перчатках, — ответила Кравченко.

— Благодарю. У меня все.

— Подсудимый, вы можете дать объяснение на вопрос обвинения? — спросил у Азарова судья Паутов.

Степан поднялся, долгим взглядом оглядел зал.

— Я разъясню. — Он сделал паузу. — Только у меня огромная просьба ко всем, кто здесь сидит. Чтобы об этом не узнали мои старики. Если можно, конечно. — Он посмотрел на судей. — Это не мои родители.

Давыдова охнула. Заседательница Савельева, расширив от удивления глаза, приложила ладони к щекам. Рехина обратила свое каменное лицо к Азарову.

— Получилось это так, — продолжал Азаров. — Они искали своего пропавшего сына много лет. Я тоже искал своих родителей. Писал во все инстанции. И вот четыре года назад нас свели в городском отделе внутренних дел города Смоленска. Я был уверен, что это мои родители. Так же думали и они. И в милиции были уверены, что я их сын. Что и говорить, это было здорово для всех. — Степан вздохнул: — Они хорошие люди, добрые. Пережили много. Я никогда не забуду нашу первую встречу. И сложилось у нас, как у всех. Дочка моя очень к ним привязалась. А уж они ее как любят… Мой запрос по поводу родителей долго ходил по разным учреждениям и городам. Два года назад, в Ташкенте, меня вызвали в милицию. И сказали, что мой отец погиб в сорок втором году под Москвой. Мать погибла при бомбежке. Нашлись и свидетели, с которыми я потом встретился. Все подтвердилось. — Он в упор посмотрел на Холодайкина. — Вы бы на моем месте открыли старикам правду?

Врио прокурора поерзал на стуле, ничего не ответив.

— Не мог я этого сделать. По-человечески не мог. Да и не хотел. Зачем? Я не знаю, как другие относятся к своим детям и внукам, а мои — роднее родных. Знать, что где-то живут близкие тебе люди… Я еще раз прошу, очень прошу… — Степан с мольбой посмотрел в зал. — Пусть они ничего не узнают. Если уж не сын, который попал на это вот место, то внучка для них — единственная отрада.

Степан замолчал. В зале наступила тишина.

— У вас есть еще вопросы к подсудимому Азарову? — спросил Паутов Холодайкина.

— Нет. — Врио прокурора сурово уставился в бумаги.

— А у защиты?

Шеманский поднялся: