Змееныш

Над креслом, в котором развалилась Гелла, склонилась старая кормилица и, бормоча ласковые слова, чем-то поила «бедняжку». При этом старуха, кажется, вполне осознавала свою двусмысленную роль. Во всяком случае, когда Люгер спустился с лестницы, она согнулась в три погибели и попятилась от хозяина с виноватым видом, сразу сделавшись похожей на какую-то уродливую мокрую птицу.

Придя в себя от изумления, Стервятник вспомнил, что так и не удосужился заглянуть в кухню, расположенную на первом этаже. Впрочем, старуха могла прятаться где угодно. В доме было множество укромных местечек – Люгер и сам часто пользовался этим во время детских игр с Газеусом.

Он подошел к Ганглети и швырнул ей платье, после чего уселся в кресло напротив и остановил тяжелый взгляд на кормилице. От нее он менее всего ожидал предательства. Но чего не сделаешь под угрозой смерти…

В чаше, из которой пила Гелла, было подогретое вино, и вскоре Ганглети, так и не одевшись, погрузилась в забытье. Кормилица по-прежнему стояла у стены, безвольно опустив руки и боясь посмотреть хозяину в глаза. Весь ее облик выражал тупую покорность, граничившую с идиотизмом.

– Где Анна? – спросил наконец Люгер.

Анной звали его молодую служанку. Старуха молчала, и он понял, что это молчание может продолжаться очень долго.

– Ты что, оглохла?! – заорал он, но кормилица лишь закрылась от него рукой, щурясь, словно ослепленная ярким светом.

– Оставь в покое глупую женщину, – спокойно и твердо произнес кто-то позади Стервятника. – Она ни в чем не виновата.

Люгер вскочил, выставив перед собой меч.

На полутемной лестнице стоял человек в черном монашеском одеянии. Когда он откинул с головы капюшон, Слот увидел узкое лицо в обрамлении длинных седых волос. Черты этого лица были ему хорошо знакомы, потому что весьма напоминали его собственные.

Догадка поразила Люгера, как удар молнии, но прежде он услышал тихий вздох, с которым старая кормилица упала в обморок. В этот же момент пустая чаша выпала из руки спящей Ганглети и покатилась по каменному полу. Ее никто не поднял.

* * *

Стервятнику полагалось бы испытывать какие-то чувства при виде отца, исчезнувшего в день его появления на свет и отсутствовавшего более тридцати лет, но эта неожиданная и казавшаяся невероятной встреча вызвала в нем лишь глухое раздражение. Даже в родовом гнезде он не обрел покоя. Кто бы подумал, что несколько часов сна в первую же ночь после возвращения домой станут недоступным блаженством! Да и мог ли он позволить себе уснуть среди этого зловещего карнавала, когда полузабытое прошлое напялило старые маски и стремилось столкнуть его в бездонную пропасть проклятых чудес?..

Люгер все же попытался оценить происходящее. Во-первых, старик вовсе не обязательно был его отцом, несмотря на несомненное внешнее сходство. Во-вторых, и Хоммус, и Ганглети, и кормилица явно находились под чьим-то сильнейшим влиянием и вряд ли действовали по собственной воле. Значит, старик, скорее всего, и был кукловодом, дергавшим за нитки живых марионеток. Это объяснение казалось вполне правдоподобным, однако интуиция подсказывала Слоту нечто другое.

Некоторое время он молча рассматривал человека в черном, пытаясь понять, не является ли тот существом вроде Шаркада Гадамеса. В памяти даже всплыл эпизод из древней пьески, написанной задолго до Катастрофы: сыну являлся призрак его подло убиенного отца.

Поскольку любые догадки были бесплодными, долгие размышления чересчур утомительными, а жизни как будто ничего не угрожало, Люгер приготовился принять истинное положение вещей, чем бы оно для него ни обернулось.

Он медленно опустился в кресло, почти завидуя Ганглети, пребывавшей в бессознательном состоянии и вкушавшей отдых. Сейчас ему тоже не помешал бы бокал вина, однако старуха все еще лежала в обмороке.

Человек в черном пересек зал и выбрал кресло, стоявшее в отдалении, у окна. Лунный свет падал на него сзади, превращая седые волосы в некое подобие нимба. Старик улыбался, но Стервятник не мог разобрать в полутьме, что выражает его улыбка. Возможно, это была просто застывшая гримаса.

– Значит, у меня будет внук… – сказал Люгер-старший после долгой паузы. Сказал без всякой радости. У него был приглушенный голос, заставлявший прислушиваться к каждому слову. Поначалу он производил впечатление опасного заговорщика или пожилого дуэлянта и любовника, на веку которого случилось множество кровавых историй. Но мнимое очарование быстро пропадало, а под тонким слоем умудренности и опытности обнаруживался неизбежный осадок цинизма.

– Лучше бы ему вовсе не родиться, – продолжал старик. – Я мог убить его собственными руками, но для этого понадобилось бы вспороть материнский живот, а ты едва ли поверишь, что я избавил бы тебя от многих бед, неминуемых в будущем… Захотелось наследника, да? Понимаю. Я сам совершил такую же ошибку. Но ты проклянешь тот день, когда он появится на свет…