Змеев столб

Сара стала такой красивой! Кудрявые шелковистые косы мягко струились вдоль тела на маленькую грудь, обтянутую белым платьем, и спускались до колен, почти вровень с пышным подолом. Юозас покраснел, вспомнив, как в грезах распускал эти косы по обнаженным плечам Сары, и отмахнулся от видений – она стояла рядом.

– Мне все равно, где быть с тобой, лишь бы с тобой, – сказал он, не решаясь ее обнять.

– Ну вот, можешь ведь говорить, не заикаясь, – засмеялась она.

– Правда, – изумился Юозас. – А я и не заметил.

Он прислушался к своему голосу. В нем появились какие-то незнакомые интонации, свободные и мужественные.

– Прямо не верится, всю жизнь хотел так говорить.

– Ты еще не прожил свою жизнь, – снова засмеялась Сара. – Иди и живи…

– Мы пойдем вместе.

– Нет, я… – она запнулась, – не могу.

– Почему? – успел он спросить, прежде чем Сару и рощу закрыли мглистые сумерки.

Во рту горчил и кис неприятный металлический привкус, будто Юозас зачем-то долго держал на языке медную монету. Мелькнула неясная мысль, далекая и неуловимая, как сон, и тело покрылось гусиной кожей. Мотнув головой, Юозас удивился тому, что оно неподвижно. Его разбил паралич?.. Плечи ничего не чувствовали, руки странно ощущались не руками, а парой замороженных рыб. Сердце колотилось, как бешеное, и Юозас дернулся. Бесполезное усилие ударило в омертвелые мышцы молниями адской боли. К голове горячо прилил, раскалывая ее, невыносимый страх. Юозас открыл глаза и застонал. Дымка беспамятства рассеивалась с мышастым предутренним сумраком, слабо проткнутым шильцами бледных звезд.

Лучше бы Тугарин сразу его убил!.. По лбу и бровям, затекая под веки, покатился холодный пот. Смешиваясь со слезами, пот медленно потек по вискам, морозно защекотал кожу головы, волосы встали дыбом и горизонтально поползли по шапке, комом подсунутой под затылок. От сдавливающих грудь веревок в ушах стоял звон. Юозас попробовал вздохнуть глубже, и голова, показалось, сейчас лопнет. Из носа побежали струйки чего-то теплого, пахнущего ржавой медью. Юозас вытянул язык насколько мог далеко, облизнул кровь.

Жгучий приступ отчаяния явил всю безнадежность его положения: он совершенно беззащитен, а запах крови сейчас, без сомнения, привлечет собак. Кровь вкусно пахнет для любого хищного зверя, даже если зверь – ездовой пес…

Юозас напряг мышцы предплечий, пошевелил шеей и почувствовал сверлящие уколы игл, впившихся в тело тонкими буравами. Это было все, на что он оказался способен, и страх целиком завладел им. Все чувства и мысли соединились в неистовом желании умереть до того, как собачьи клыки вонзятся в лицо…

Крик теснился в груди, распирал горло, ища выхода, и Юозас замычал… Кричать нельзя. Псы чуют человеческий ужас, а крик, неразумное дитя страха, будоражит хищников, несмотря на сытость. Ведь они сыты?.. Бочки омуля хватило бы жильцам юрты у холма надолго…

Перед глазами замаячил окутанный рваной тьмой вход… или выход? Что бы ни было, это возможность убежать от кошмара жизни. Покачиваясь между бесчувственностью и явью, Юозас остановился у кромки обморока и пришел в себя от гадливости. Кто-то старательно вытирал ему ноздри и губы скользкой столовой тряпкой. От теплой тряпки разило рыбой и плотным нутряным смрадом звериной пасти.

Дыша тухлыми выдохами собаки, взвинченный порывом омерзения, Юозас просипел, почти не открывая рта:

– Уйди…

Белогрудая лайка с бурыми свалявшимися клочьями шерсти на боках настороженно повела глазами в сторону и попятилась с опущенной головой, виляя хвостом, потом на всякий случай ощерилась и глухо заворчала. Черная кожа губ блестела слюной, низкое рычание напоминало рокот моря. Другие собаки будто только и ждали, когда она подаст знак о снятии запрета не трогать человека, забегали в стенках круга.

При мысли о том, что свора вот-вот кинется кромсать его на куски, тело Юозаса непроизвольно содрогнулось под веревками. Стрельнувшая в левое бедро острая боль приостановила новый приступ ужаса. Ногу до колена сотрясли конвульсии, мышцы бедра сократились и окаменели. Побуждение не мозга, а, скорее, инстинкта заставило горло надсадно выхрипеть:

– Пошла вон, мерзкая тварь!

Повиновались обе – боль и собака. Лайка замахала свернутым в калач хвостом быстрее, чуть осела на задние ноги, а голову озадаченно приподняла. Наконец, метнув вопросительно-изучающий взгляд, нервно зевнула и потрусила прочь.

Напряжение в ноге Юозаса спадало тянущими волнами, отдаваясь в обессиленном теле резкими толчками и уколами, пока судорога не отпустила. Кровообращение, кажется, начало восстанавливаться, жидкий огонь жизни окатил взбодренные болью вены. Юозас почти без натуги шевельнул пальцами ног и, ощутив что-то вроде прилива сил, облегченно вздохнул. На сколько минут отстал от него изведавший живой крови пес?..