Змеев столб

– Любовь, – проворчал отец. – Без денег, без сбережений… Голая любовь!

– Я достаточно зарабатываю, чтобы жить безбедно.

– Это ты сейчас так думаешь. Когда родятся дети, ты начнешь думать иначе.

– Может быть. Но я изыщу возможность не наживаться на чужом труде.

Старого Ицхака покоробил тон, с которым это было сказано.

– У тебя, я гляжу, появились большевистские мысли… С чего бы? Ты не глуп, Хаим, и прекрасно знаешь, что люди неодинаковы. Кому-то дан талант, кому-то – нет, кто-то удачлив, у кого-то вечная невезуха. Так почему одинаковым должно быть их положение в обществе? Всякий человек исполняет на земле жребий, данный ему Всевышним… Чем тебе не угодили деньги?

– От них чувствуешь себя мертвым.

– Ты еще никогда не жил совсем без денег, – холодно напомнил отец.

– Они – не главное.

– А что – главное?

– Любовь, – Хаим спокойно глянул в глаза сидящего перед ним старого человека. – Люди извратили ее значение, низвели до инстинкта, предали, продали, назвали блудницей, без вины пригвоздили к позорному столбу… То, что люди сейчас считают любовью, на самом деле давно потеряло смысл. А любовь есть, отец, она – живая, и можешь думать, что я говорю громкие слова, а я буду говорить то, что думаю… Любовь остается с тем, кто сумел увидеть не тень ее, не призрак, не предложенное толпой жалкое подобие, а ее – настоящую. Она не прилагательное к чему-то, она существует сама по себе и ни к чему не приспосабливается. Даже к так любимым тобой деньгам.

Старый Ицхак слушал, подавшись вперед, и – да пошло все к чертям! – любовался сыном. Хаим был красив какой-то новой чувственной красотой. Яркие глаза словно высекали искры, тонкие ноздри породистого носа трепетали. Ходящее в горле адамово яблоко выталкивало голос со знакомой хрипотцой. Такой же кадык был в молодости у Ицхака, потом пропал. Когда же он его проглотил?.. Старый Ицхак усмехнулся.

Пренебрежение сына к миру капитала, разумеется, носит не революционный характер. Хаим отстранен, ибо не ведал нищеты. В мальчишке силен унаследованный от него, отца, дух упрямства… Но он-то нашел применение своему духу! Вбил его в коммерческое вдохновение, в купеческий авторитет, в сберегательный банк… А оголенное упрямство сына нашло выход в несуществующих химерах…

В крови Хаима бродит наследственный вызов, сын так сотворен. Что же – ломать его теперь? Делать из него отверженного, парию?..

– Человек не властен над любовью, – говорил, между тем, Хаим, – и она не ищет власти над человеком. Любовь – слияние, предопределенное Всевышним, слияние духа и тела, плоти и ребра, молока и крови, Им же вспоенных, – но только в том случае, если человеку выпадет счастье найти недостающую часть себя…

– И ты полагаешь, что отыскал эту часть.

– Да, – выдохнул сын и замолк.

Старый Ицхак почувствовал, как страшно устал. Не в этот момент, а вообще, от жизни. Бесконечно устал и миллион лет не думал о любви.

…Он женился на Геневдел поздно, без романтического увлечения и тем более без страсти. Дочь уважаемого в кагале[34] человека, она владела немалой собственностью, доставшейся ей от бездетного родственника. Ицхак взял Геневдел, девушку на пятнадцать лет моложе себя, ударив по рукам с ее отцом, – оба были чрезвычайно довольны выгодной сделкой, а невесту никто не спрашивал.

Первые годы совместной жизни, чувствуя вину перед юной женой, Ицхак честно старался вызвать в ней нежные чувства, но Геневдел и любовный пыл оказались несовместимы. Поначалу, несдержанная на слово и высокомерная, она еле терпела мужа. После привыкла и по-своему привязалась, как к неотъемлемой части ее устроенной жизни. Супругов связывали неразрывные нити – семья, дети, их дети, думы о детях… однако тепла, полного, духовного и физического тепла, что греет мужчину и женщину в холоде жизни, – не было между старым Ицхаком и Геневдел Рахиль.

Она никогда не поймет Хаима и не простит. Не потому, что злая или эгоистичная – чего-чего, а материнской любви в ней хватает. Бедная матушка Гене просто лишена чутья к другому теплу, ею не познанному, и воля мужа тут бессильна.

Старый Ицхак дорожил семейством, как ничем другим на свете, но вдруг понял, что больше всех любит младшего сына и хочет ему счастья. Пусть Хаим дышит свободно. Отец не станет его врагом.

– Раз ты все решил, я не буду стоять шлагбаумом поперек твоей судьбы, – трудно вымолвил он. – Со времен царя Соломона начались смешанные браки… Попробую подготовить Гене. Не обещаю, что удастся. Вряд ли.

– Я знаю, отец.

Они одновременно вздохнули. Повременив, старый Ицхак спросил:

– Твоя девушка красива?

– Очень.

Сын вынул из лежащей на столе книги фотографию в паспарту. Старый Ицхак накинул на нос очки, глянул и растерялся:

– Но это же… Это Грета Гарбо!

– Она не Грета. Она – Мария.

– Неужто так похожа?

– Только на первый взгляд.

– Мария, – повторил отец в замешательстве. Протер очки бархоткой и, всмотревшись внимательнее, бессознательно пошарил за правым ухом. Ничего за ним не обнаружилось, но перед глазами вдруг всплыл образ, переставший тревожить с десяток лет назад.