Змеев столб

В каунасские торговые точки, непозволительно роскошные до ноября, вместе со всесоюзным рублем пришло всесоюзное равенство. Матушке Гене приходилось по нескольку раз простаивать очереди в гастрономии, чтобы получить продуктовую норму «в одни руки». Слушая, как люди с оглядкой поругивают социалистическую действительность, она чувствовала горько-сладкое превосходство. Этот душевный маринад, к ее чести, ни разу не просочился, хотя очень хотелось сказать: «Я-то сразу сообразила, что Вильнюс подарили не за просто так!»

Там же, в магазинных очередях, она понабралась слухов о грядущей национализации частных предприятий.

Продать имущество компании было уже невозможно, и зимой для хозяев недвижимости наступили печальные дни ее изъятия и передачи государству. Собственность Готлибов конфискационная комиссия ошкурила до улиточной уязвимости. Тягостные дни общих потерь на некоторое время вновь скрепили родственные узы. Семейство, выдернутое из обыденного окружения, переместилось из зажиточного сословия в подвид сомнительной интеллигенции.

Когда реквизировать стало нечего, братья устроились в государственные предприятия, кто куда сумел, и опять обособились. Ресторан «Оранж» отдали комитету народного питания, Хаиму предложили должность бухгалтера в бывшем акционерном обществе «Тилка», преобразованном в шоколадную фабрику. В социальном положении Готлибы уравнялись, Хаим перестал компрометировать доброе имя семьи. Тем не менее семейные отношения не изменились, братья по-прежнему его избегали, а матушка Гене странно затаилась.

Вживаясь в новый режим, семейство понемногу притерпелось к шестидневной рабочей неделе. Культ священной субботы легко вытеснило предупреждение о четырех месяцах исправительных работ за прогул. Дети учили русский язык взамен иврита, невестки смирились с фаянсовой посудой вместо фарфоровой. Одна только матушка Гене все не могла привыкнуть к исчезновению кошерных лавок, но вспышки ее продовольственно-идеологического раздражения мгновенно гасли при усилении сердечного недуга старого Ицхака.

Теперь, когда не было уже ни богатства, ни авторитета, он по утрам вставал поздно. Матушка кое-как уговаривала его хоть немного поесть. Муж ел через силу и таял на глазах. Время хитроумных расчетов и комбинаций прошло. Он убедился, что жизненный опыт его не всеобъемлющ, что вокруг громоздится незнакомый мир, чьих движений не предугадаешь и не избежишь. В этом мире много говорилось о порядке и справедливости, но, сколько бы старый Ицхак ни всматривался, он не видел ни порядка, ни справедливости. Глядя на жизнь трезвыми глазами, старый Ицхак замечал – он вовсе не одинок в истинном понимании ее нынешнего устройства и тихо удивлялся тотальной нелепости происходящего. Спать он стал еще хуже, метался во сне с душераздирающими стонами, заслоняя лицо ладонями, окидывал спальню диким блуждающим взором и, наконец придя в себя, виновато бормотал:

– Прости, Геневдел, приснилось…

Что ему приснилось, он, проснувшись, не помнил.

Возвращенное ему право поступать по-своему старый Ицхак обратил против жены: повадился аккуратно и не таясь два раза в неделю проведывать на Лайсвес-аллее семью младшего сына. Управление доходными домами Советы взяли на себя. Пока суд да дело, власть оставила съемщиков в прежних квартирах.

Матушка, между прочим, давно вызнала, где живут Хаим с мальчиком и «самоварщицей», отчего заворачивала в те места только по великой надобности. Она страшно обижалась и злилась на мужа, но не препятствовала ему – лишь бы не замыкался в себе. К тому же стремительность политических событий и вмешательство их в быт не оставляли сил на улаживание семейных конфликтов. Грубая рука власти, изъяв лучшие пожитки из дома для какого-то открытого рядом общественного клуба, произвела необратимые разрушения в привычках Геневдел Рахиль. Оставшиеся вещи стали казаться ей непрочными – временными, чужими, она охладела к ним и не следила за домашней чистотой, как раньше.

День ее проходил в непрестанных хлопотах и думах: чем пробудить угасающий аппетит старого Ицхака, что вкусного приготовить и где взять то, из чего можно это вкусное приготовить… и одновременно присмотреть за маленькой внучкой, потому что невестка вышла на работу… и повторить Пятикнижие с семилетними близнецами, пока продолжаются каникулы… и сшить шорты на лето старшему внуку Шнеуру – вырос из всей одежды, а никому до этого нет дела… и заваривать свежий зверобой для Ицека, периодически давать ему, забывчивому, лекарства… и довязать Саре свитер из козьей шерсти к осени.

Много, много мелких и больших дел надо было успеть переделать за день, поэтому матушка Гене недоглядела, как дочь вслед за отцом открыто и молча, без бунта, пренебрегла ее запретом не ходить в дом на Лайсвес-аллее.

Девчонке пошел пятнадцатый год. Еще полгода назад угловатая и голенастая, она незаметно превратилась в прелестную девушку. К беспокойству матушки, случившаяся с Сарой метаморфоза нисколько не убавила в ней ни отроческой строптивости, ни детского любопытства к жизни.