Змеи, драконы и родственники

Он свято верил в то, что эта особа может отпугнуть всех остальных клиентов, и потому выделил ей личное время, сделал неслыханные скидки и всячески ублажал старую ведьму с одним лишь условием — никогда не приставать к путешественникам на территории его харчевни. Возле дороги — сколько угодно. В лесу — пожалуйста. На берегу реки — хоть с исполнением эротических танцев. Но только не портить репутацию почтенного заведения.

Договоренность была достигнута, и надо отдать ей должное — Пульхерия Сиязбовна со своей стороны ее соблюдала. Какими усилиями давалась ей подобная сдержанность, можно только догадываться, однако она никогда не подводила трактирщика.

Вообще харчевня «Дви ковбасы» была чем-то вроде нейтрального государства, где никогда не возникало никаких разногласий и тролли пили на брудершафт с рыцарями, а рыцари — чуть ли не со своими конями. Но как отреагируют на Пульхерию Сиязбовну демоны, было тайной о семи печатях — и ставить рискованные эксперименты прозорливому трактирщику не хотелось.

Он как раз изыскивал какой-нибудь хитроумный способ развести своих гостей во времени и пространстве, однако изумленный вопль, донесшийся из обеденного зала, нарушил его уединение и пустил псу под хвост все великие планы.

Встреча состоялась.

Пульхерия Сиязбовна находилась в прескверном настроении и даже не повернула голову в сторону танка, стоявшего неподалеку от харчевни. Она ползла обедать, полностью погруженная в собственные скорбные мысли. Мысли эти были о том, что она теряет квалификацию.

До сих пор ни один человек не уходил от нее, не заплатив за обретенную свободу и душевный покой. Эти наглые путешественники были первыми. Пульхерия хотела надеяться, что и единственными.

Много всякого народа бродит по дорогам Вольхолла: всех и не упомнишь, со всеми и не познакомишься. Но чтобы второй раз подряд слышать такое!..

— Ой, матка-а-а! — взвизгнул Дитрих, когда в обеденный зал заползла старенькая русская фрау в цветастом платочке, валеночках — но со змеиным туловищем, тремя парами ножек и тремя парами ручек. — Ой, что ест с топой делайт коммунист та колектифисация! — И он в ужасе схватился за голову, как и боец партизанского отряда Жабодыщенко при виде этой «красоты».

Однако затем Дитрих подумал, что повел себя неприлично. Он взял себя в руки и жестом пригласил Пульхерию Сиязбовну за стол. Барон фон Морунген был человеком милосердным и понимал, что в советской стране такому вот существу должно житься нелегко. Впрочем, и в Германии ему жизнь медом не показалась бы. Это же какая-то горгулья с собора Нотр-Дам де Пари.

Однако в отделе пропаганды строго внушали, что при каждой возможности немецкий офицер должен пробуждать к себе теплые и дружественные чувства у жителей оккупированных территорий. И хотя лиры у Дитриха не было, а следовательно, затруднялся сам процесс пробуждения добрых чувств, он решил попробовать.

— Битте, кушайт с немеский зольдатен!

Змеебабушка, узнавшая недавно, что и на старуху бывает проруха, не торопилась действовать, а внимательно изучала ситуацию. Что-то подсказывало ей, что эти странники — такие же лопухи, как и все прочие, но перестраховаться было нелишне.

— Вы кто такие, откуда будете? — строго спросила она.

Генрих не спускал глаз со странной фрау, задумчиво пожевывая сосиску. Он хорошо помнил, чем завершилась встреча с предыдущей змеей, и свободной рукой поглаживал под столом лежавший на коленях МР-40. Так Диц чувствовал себя уверенней и спокойней.

— Кхе-кхе! — покашлял он, привлекая внимание Дитриха, уже поднимавшегося из-за стола навстречу Пульхерии.

Морунген недоуменно оглядел свой экипаж. Воцарилась какая-то странная, он бы даже сказал — гнетущая тишина. Его танкисты молчали о чем-то таком, что его настораживало и пугало. Они явно не собирались пробуждать у русского народа добрые чувства, а эта бабушка — вполне может быть, что и Яга, — должна была помочь отыскать вожделенные Белохатки. Ведь старики — люди мудрые и многое должны знать.

Барон решил разрядить напряженную обстановку и, широко улыбнувшись, продолжил:

— Я ест майор Дитрих фон Морунген, это Ганс, Генрих, Вальтер.

Невероятная старушка игнорировала его гостеприимство, и он заподозрил худшее:

— Ты ест партизана?! Ты не лубьить доплесный немеский зольдат?

Сиязбовна не сочла нужным отвечать на этот бред, а молча приблизилась к столу и, схватив одну сосиску, громко ею зачавкала. Дитрих вздрогнул, но вспомнил, что он настроен крайне миролюбиво. И сам себе поведал:

— Ну та латно. Ты ест партизана, который просто кушайт!

Какие бы скидки ни делал Пульхерии Сиязбовне местный трактирщик, как бы ни старался накормить на славу, а дармовые сосиски были значительно вкуснее. Она задвигала челюстями еще активнее:

— Ты, милок, ежели чего супротив меня задумал, так говори сразу — не стесняйся!

Дитрих сдвинул брови, переваривая услышанное, а затем, как отличник на уроке русского языка, протараторил:

— Матка никокта ест не фольноваца!

И, подняв кружку с пивом, демонстративно чокнулся с входящей во вкус змеебабушкой: