Змей и жемчужина

— Считайте, что вам повезло, — сказал я. — Большая любовь рождает ужасную поэзию. Только вспомните, какие кошмарные сонеты синьор Сфорца писал Лукреции.

«Привет тебе, привет, Весны прекрасная богиня!»

Джулия рассмеялась, и, по-моему, искренне.

— Не думайте, будто я всерьёз жалуюсь на жизнь, которую веду, Леонелло. В конце концов, большинство женщин не познали не только любви, но и страсти. А Его Святейшество пылает ко мне такой жаркой страстью, что готов бросить вызов всей Франции, а это больше всего того, что когда-либо готов был бы сделать для меня Орсино.

Мне нечего было ответить.

Моя хозяйка подоткнула мои одеяла и встала.

— Однако до тех пор, пока Его Святейшество не прислал предложения о выкупе, мне лучше сейчас пойти к генералу д’Аллегру на ужин и сделать всё, что в моих силах, чтобы все мы остались целы и невредимы. — Она вздохнула, пригладив волосы и сверкающие юбки и поправив своё ожерелье с огромной жемчужиной между грудями, чтобы сделать её более заметной. — Пречистая Дева, как же это будет неприятно!

Я ощутил холод, несмотря на все одеяла и тепло, идущее от жаровни.

— Уверен, что генерал не посмеет дотронуться до вас и пальцем. — Оставить меня умирать от ран — это одно; в конце концов, телохранитель-карлик ничего не значил. Но возлюбленная Папы...

— Я буду поощрять его, Леонелло, — тихо сказала Джулия. — Пусть дотрагивается до меня не только пальцем, но и всей пятерней. Если тем самым я сохраню жизнь моей дочери и не дам солдатне изнасиловать моих служанок и добуду врача, чтобы вы не истекли кровью, я позволю этому французскому генералу задрать мне юбки и проехаться на мне верхом, как на кобыле.

Она выплыла из ризницы, как актёр, выходящий на сцену.

Из угла раздался голос Пантесилси.

— Мадонна Джулия велела мне присматривать за вами, Леонелло, — осторожно сказала она. — Я могла бы принести вам поесть...

Я закрыл глаза.

— Уходи.

Дверь ризницы снова хлопнула, оставив меня в тишине. Я сделал неровный булькающий вдох и снова харкнул кровью. Моя рука болела так, словно её сжимали в тисках, а рана в моём бедре открылась под бинтами, и кровь намочила подо мною простыню. Во всяком случае, я надеялся, что это кровь. Я испугался — судя по запаху, я, кажется, обмочился. Моча, кровь и ярость — комната провоняла от них. И вес ради чего? Меня наняли, чтобы защитить папскую любовницу От опасности, и ради этого я пожертвовал своим жалким телом и всё равно не справился. Она будет вынуждена отдаться французам, а я буду лежать здесь и умирать, и всё, что я сделал, было напрасно.

Не справился. Не справился.

Поскольку я был один и никто меня не слышал, я всхлипнул сквозь сжатые зубы, прижимая искалеченную правую руку к груди. Dio, как же она болела. Я и не подозревал, что существует такая боль.

Дверь опять скрипнула и отворилась.

— Леонелло. Позвольте мне помочь...

Это был голос Кармелины Мангано, я сразу узнал се венецианский акцент. Послышались быстрые шаги, потом я почувствовал, как её жилистая рука приподнимает меня, чтобы мне было легче дышать. Мне было слишком больно, чтобы отказаться от её помощи, и во мне стала подыматься злоба. Как она смеет предлагать мне помощь, если я не могу её отвергнуть?

— Сейчас, выпейте вина. — Она подложила мне под спину подушки, так что я почти что сел, потом подбежала к жаровне, пошевелила кочергой угли и снова откупорила бутылку вина. Откуда в ней было столько энергии после такого тяжёлого дня, я не понимал. Я с трудом сделал несколько неглубоких вдохов своими булькающими лёгкими и снова придал лицу спокойное выражение. Мой расплющенный мизинец заболел ещё пуще, уже на совершенно другом уровне, чем остальные пальцы моей изувеченной руки, словно в него вцепились чьи-то острые зубы.

— Думаю, я тоже выпью вина, — сказала Кармелина через своё костлявое плечо, ища в корзине ещё один кубок. — Мадонна Джулия велела нам попытаться поспать, пока она будет ужинать с французскими офицерами. Но вряд ли кто-нибудь из нас, служанок, сможет хотя бы закрыть глаза после всего того, что нам кричали из-за дверей французские часовые.

Я посмотрел на неё, когда она вручила мне кубок.

— Спасибо.

Она отвела глаза. Синяк на половине её лица был почти таким же впечатляющим, как и мои. Кроме синяка на её лице, под глазами темнели фиолетовые тени от усталости, а её курчавые чёрные волосы вылезли из косы и вились по спине. Они уже здорово отросли и достигали середины спины.

— Хотите поесть? — Она дёрнула за вылезшую из рукава нитку. — Французы дали нам еды, и у меня ещё есть остатки вкусного сабайона из корзинки Бартоломео.

— Я не голоден. — Я взял кубок левой рукой — К тому же вряд ли я проживу так долго, чтобы ваш сабайон переварился.

Она вздрогнула.

— Неужели всё так плохо?

— Да нет, всё чудесно. — Я сделал картинный жест, указав на свои синяки, бинты, на воздух вокруг меня, который так вонял. Я точно обмочился. — Куда лучше, чем массаж, горячая ванна и мягкая постель с ожидающей в ней Джулией Фарнезе. — Я выпил полкубка. Обычно я пил немного, но у умирающего есть свои привилегии. — Хорошее вино. Это то белое вино из Кьярелло?