Змей из райского сада, или История Евы Королевой, родившейся под знаком Водолея

— Предлагаю тост! — хорошо поставленным басом прогудел Гришка. Свои вокальные способности он приберегал на крайний случай. Все давно уже привыкли, что Гришка обычно говорит тихо. И красоты его голоса не распознаешь. Но я-то знаю. Когда мы с ним готовимся к экзаменам, он, бывало, как заголосит в туалете. И все из репертуара Шаляпина. Но это наша маленькая тайна. — Возможно, Айвазовский и не обмывал свой «Девятый вал», Малевич не макал в спирт «Черный квадрат», Шишкин не наливал медведям, а Врубель так и не выпил на брудершафт с демоном. Я не берусь утверждать. Может быть, все было как раз наоборот. Но сегодня мы пьем не за волны, квадраты, медведей и демонов. А за чудесную модель и музу Еву! За ее прекрасные глаза, подмигнувшие с холста не последнему господину Хойзингтону. Ведь если по справедливости — понравилась ему Ева! А Гавриила он тогда и видеть не видывал. За Еву! За тебя, старушка!

— Ура! За Еву! — заорали все радостно.

— За Еву, приносящую доход в валюте! — прокричал Аю-Даг.

— Иди ты в баню… — засмеялась я.

И с трудом отловив многозначительный взгляд Чургулии, я чокнулась с ним рюмкой. Взгляд его, как всегда, говорил мне больше, чем слова. Можно было предположить, что еще лучше выражать свои чувства Чургулия умел кистью и красками. Но это было бы ложным предположением.

Никаких чувств его картины не выражали.

Они выражали только мысли. И ничем не искаженную реальность.

А вот моя реальность искажалась чем дальше, тем больше. Настроение после оваций в мою честь заметно улучшилось. Мне казалось, что я прошла судьбоносный кастинг. Что мое лицо выбрали из десятка других. Что я… Что у меня… Что что-то такое произошло прекрасное.

Когда кончилась водка, начались танцы. Я обожаю танцевать под безумную музыку, которую слушает мой муж. Она рвет душу, а потом зализывает раны. Она дает мне то, чего пока не давала жизнь.

Машка Ольшанская танцует для тех, кто вокруг. Она чувствует себя в центре внимания, как на сцене. Гришкина девушка Лена — не из нашего муравейника. Она выбирает себе жертву и танцует только для нее. Так она Гришку и подцепила. Она в танцах реализуется как женщина.

А я танцую для себя. Мое тело просит движения. Я ни на кого не смотрю. Я закрываю глаза и превращаюсь в музыку. Мне все равно, что обо мне подумают. И судя по всему, это привлекает окружающих еще больше. Меня почти всегда кто-то «будит». И глаза приходится открывать. Честно говоря, я этого терпеть не могу, потому что кайф мне ломают.

Но на этот раз тот, кто меня «будил», так и не добудился. Глаза я не открыла. И упрямо улыбалась, когда кто-то пытался трясти меня за плечи. Я даже не знаю, кто это был. И мне неинтересно.

Музыка уводит меня далеко отсюда. Туда, где люди не боятся страдать и любить, где они разрывают цепи обыденности и уходят в никуда, чтобы пострадать вдоволь. Сбрасывают с ног гири приличий и запретов и начинают жить по-настоящему. Здесь и сейчас.

Но вместо того, чтобы попробовать жить «здесь и сейчас», я все дальше ухожу в мечты. Закидываю руки за голову, поднимаю лицо к небу и отбиваю резкими поворотами жесткий ритм моей любимой песни.

На поворотах меня кто-то подхватывает, потому что я со своими упрямо закрытыми глазами безответственно прыгаю в невесомость.

Что было потом, я помню плохо. Несмотря на то, что глаза я в конце концов открыла. Помню только, что танцевала у открытого окна. И кажется собиралась прямо оттуда пойти погулять по вечно манящим меня крышам.

Но кто-то схватил меня, как кота, поперек живота и отнес в глубину комнаты, подальше от окна. А потом, опираясь на чью-то руку я взобралась на стол. И чисто символически продолжала танцевать там, иногда со звоном что-то со стола скидывая. А может, меня туда поставили специально, чтобы не крутилась под ногами и в окно не выпадала?

Наверное, все они уже ушли. А я не заметила. Потому что продолжала танцевать на столе с закрытыми глазами. Только тогда, когда Чургулия закинул меня на свое плечо, я поняла, что музыка уже не играет. Просто я сама себе ее так громко пою.

Видимо, что-то важное я все-таки пропустила.

Падать на мрамор с высоты чургулиевского роста было очень неприятно. Вот только Мавр думал, что мне уже все равно.

Это все Гришка виноват со своей водкой. Я же говорила, что не люблю. А он, Минздрав рекомендует, Минздрав разрешает…

А вот то, что последовало потом, Минздрав точно бы не одобрил.

ТРИ МУШКЕТЕРА

Утро было безобразно поздним. Я такое не люблю. Не люблю этот белый свет, льющийся в незашторенное великанское окно. Он говорит мне о том, что все потеряно. День будет безголовый. А голову у него, уже откусили кусачками пропущенного утра.

Бодрый шум машин с улицы казался персональным упреком. То ли самолет улетел без меня, то ли поезд ушел, то ли жизнь моя молодая пропала даром.

Впрочем, пережившие похмелье легко меня поймут…

Я попыталась поднять голову, но возникло ощущение, что на ней в зыбком равновесии находится тяжеленный кувшин. М-да… Я не африканская женщина, чтобы носить его целый день.