Змей из райского сада, или История Евы Королевой, родившейся под знаком Водолея

Из туалета я вышла сильно повзрослевшей. У меня поменялось мировоззрение. Видимо, внутренняя работа отразилась и во взгляде. Переминавшийся с ноги на ногу Чургулия даже не стал скандалить из-за того, что я так надолго пропала за волшебной дверью WC.

Я училась в английской школе. До сих пор помню на память куски из текстов, которые мы сдавали наизусть. В принципе, за свой английский мне страшно не было. Мавр тоже изъяснялся довольно прилично. Да еще перед отъездом усиленно занимался с самоучителем и часами слушал «Jesus Christ — superstar».

Тем не менее Америка встретила меня жестким языковым барьером. Мой школьный английский оказался вообще каким-то посторонним языком. А потому первые часы моего знакомства с сэром Эриком Хойзингтоном я предпочитала улыбаться и мелко кивать головой. Мне это было выгодно по многим причинам. Для начала откровенно прячась за Чургулию и самоустранившись из светской беседы, взамен я получила возможность хорошенько рассмотреть сэра Хойзингтона.

И чего меня Гришка им пугал? После Феди Личенко меня так просто не напугаешь.

Хойзингтон был слегка староват. Это правда. И зубы у него были не настоящие. Они так белели и были такими крупными, что он вынужден был все время говорить и улыбаться. Просто потому, что сомкнуть челюсти и закрыть рот элементарно не мог.

При нашем знакомстве в аэропорту он смачно чмокнул меня в обе щеки. И я ощутила целый букет ароматов — туалетной воды, мятной жвачки и старости, находящейся под постоянным контролем врачей. От молодых мужиков так не пахнет. А может, это и не запах вовсе. А увядающая энергетика.

Благородное серебро его прядей обрамляло кирпичное месиво лица. Седые волосы были единственным украшением Хойзингтона, не считая платиновых часов «Роллекс». Глаза у него были из другого набора, как японские батарейки у китайского плеера — серые, мозаичные. И я никак не могла отделаться от мысли, что его лицо, сляпанное, как песочный замок, — маска, которую он натянул перед нашим приездом, как Фантомас. И только глаза в прорезях настоящие.

В то время я в легковых машинах еще не разбиралась. И не знала, как называлось его авто. Но раньше мне никогда на таком ездить не приходилось. В середине девяностых таких машин на улицах нашего города, кажется, еще не было.

Все это я успела разглядеть, когда мы сели в машину и помчались по трассе, гладкой, как паркет в Эрмитаже. Когда же мы въехали в Сан-Франциско, о существовании Хойзингтона я напрочь забыла.

Это была Америка. И своим видом она меня не разочаровала.

Небо было уже ярко-синим. Окна маленьких разноцветных домов горели уютным желтым светом. Все вокруг казалось слишком ярким. Даже горящие габаритные огни машин впереди были цветными — желто-оранжево-красными.

Я мечтала о том, чтобы мы остановились перед одним из таких домов. Я была совершенно уверена, что у Хойзингтона наверняка имеется свой особняк. Но мы благополучно миновали улицы с частными домами и въехали в даун-таун, центральный район города, сплошь состоящий из небоскребов. Наши четырнадцатиэтажные высотные дома на Гражданке, которые я привыкла воспринимать всерьез, сразу показались сараями на краю деревеньки Пустошки.

В одном из таких домов, рядом со знаменитым небоскребом-пирамидой, и проживал Хойзингтон. Мы поднялись на бесшумном скоростном лифте на самый последний этаж. Ноги наши утопали в ворсистом, как газон, абрикосовом ковре. Апартаменты Хойзингтона занимали этаж целиком. А на крыше был бассейн, джакузи и маленький сад. Из лифта вышли прямо в просторную гостиную, поразившую меня непрерывным газоном ковра и непривычно белыми стенами.

Навстречу нам с белоснежной улыбкой вышла эффектная красотка мексиканских кровей в облегающих черных брючках и черной маечке. Она шла прямо ко мне, источала флюиды гостеприимства и тянула ручку для рукопожатия.

— Моя жена Эвелин, — с гордостью представил ее Хойзингтон. А потом повернулся к нам и, указав на нас рукой, сказал: — Эвелин — это Ева и Гэбриэл. Я говорил тебе, это очень талантливый русский художник.

— Найс ту мит ю, — хором сказали я и Гэбриэл.

Это имя очень ему шло. И я еще раз повторила про себя: я и Гэбриэл. Недурно. А главное неспроста. Еще моя любимая Эльга Карловна предупреждала, что на другом конце света в силу вступает другой гороскоп. Все судьбоносные аспекты и дома меняют свое привычное положение. В другой стране нас может ждать совершенно другая судьба. А другая судьба требует другого имени. Мой Мавр его только что получил. Значит, все у нас сложится. Все получится.

Эвелин обдала меня облаком незнакомого парфюма. Она пожала мне руку, приобняла за плечо, дважды поцеловала и опять взяла за ручку, как неразумное дитя. Комплексов по поводу телесных проявлений симпатии у нее явно не наблюдалось. То же самое она проделала с Чургулией. Я внутренне посмеивалась. Терпи, казак, — атаманом будешь. От меня-то всегда при людях отбрыкивался.