Змеи крови (Слово шамана)

Князь, желая справедливость общую соблюсти, пытался склады в местах защищенных по общему равенству распределить: и купцам московским, и грекам, и схизматикам в равной мере. Однако греки справедливость оную воспринимать не желали, пытаясь путями окольными льготы лишние получить.

Любовь воеводы черниговского к дочери мимо их внимания не прошла, а потому подношения и уговоры свои они именно Софье адресовали, на честность княжескую надеясь. Подарки, дочерью принятые, отнимать Андрей Васильевич не станет, серебро купцы сами не примут, а потому придется князю Можайскому о новых снисхождения торговаться.

Черниговский воевода расстегнул крючки юшмана – туговат стал, туговат. Однако же доспех воинский – не кафтан домашний. Надставить не просто, расстегнутым не поносишь. Может, иной раз и обедать не стоило бы?..

– Папа, папа! – первой по лестнице сбежала дочка, и князь понял, что вразумить ее окажется не просто. – Ты посмотри, какое мне дядя Галанис колье подарил!

Сарафан обнажал грудь довольно широко, и Андрей Васильевич увидел, как на чуть смугловатой, загорелой коже дочери лежит широкое колье с коричневатой эмалью, покрывающей золото, с большими белыми эмалевыми лепестками и светло-голубыми сердцевинами, в цвет софьиных глаз.

Да, такое колье он, пожалуй, дочке бы купил.

– Сколько Галанис запросил?

– Так подарок же, папа!

Князь в очередной раз подумал, что покупка по десятикратной цене все равно бы дешевле обошлась, но промолчал – к чему девчонку огорчать?

– Мать-то где, Софья? Пусть велит на стол накрывать. Сейчас и Глеб подойдет…

Глеб тоже был единственным уцелевшим сыном из трех родившихся. Увы, все трое, увидевшие свет после свадьбы, оказались слабыми, и двое мальчиков не пережили первой годовщины. Зато окрепшего Глеба не брали ни холера, ни холод, ни литовские стрелы.

– Садись, Андрей Васильевич, – спустилась сверху жена. В трех одетых поверх друг друга платьях и темном убрусе она казалась дородной дамой, однако впалые, густо нарумяненные щеки доказывали, что на самом деле княгиня не так уж и упитанна. – Сейчас подавать начнут. Гостей сегодня не ждешь?

– Да уж и не знаю ныне, – князь мягко, одними губами расцеловался с супругой. – Греки-то ушли, али меня поджидают?

– Ушли, Андрей Васильевич, ушли. Откушай спокойно.

Из-за татарской осады ни сотники боярские, ни стрелецкий воевода ныне к обеду не появились, а потому за столом собралась только семья – сам князь, дочь, да супруга. К тому времени, пока поели пирогов с капустой, хлопнула дверь и вошел Глеб.

– Благослови Господь, – перекрестился он на образа и тут же сел к столу: – Ты знаешь, отец, что татары мост из заречья к нам наплавляют?

Княжич был в отца высок и статен, носил курчавую рыжую бороду. Ради молодецкой удали голову брил наголо, а доспехом носил ширококольчатую байдану, сквозь которую проглядывал обшитый атласом стеганый поддоспешник.

– То неудивительно, сынок, – пожал плечами Андрей Васильевич. – А ты мыслил, они на город из-за реки полюбуются и назад уйдут?

– Много их, отец…

– Ничего сынок. Даже сотня шакалов не могут заменить одного льва. Дорогая, вели рыбу подавать, заждались уже.

Тем временем сотни русских невольников под присмотром опытных в осадном деле янычар заканчивали накладывать на увязанные одна к другой лодки бревенчатый настил, по которому без задержек сможет пойти многотысячная татарская конница, покатятся повозки с бомбардами, порохом и чугунными ядрами. Полоняне же рыли в указанном им месте, напротив северной башни, яму с пологим уклоном в сторону Чернигова и отвесной обратной стеной.

Сам лагерь, с многочисленным обозом, сотнями шатров для беев и мурз отдельных родов, Девлет-Гирей велел поставить на низком южном берегу Десны, в безопасности от возможной вылазки русских воинов. Правда, большинство нукеров, едва мост открыл путь через реку, устремились к русскому городу, надеясь первыми ворваться за стены, едва только появится такая возможность.

Александр Тирц тоже перебрался на левый берег под охраной Алги-мурзы и его полусотни, и отправился погулять по окрестностям древнего русского города, до которого в далеком двадцатом веке так и не добрался.

Как ни странно, но и сейчас, в году одна тысяча пятьсот шестьдесят седьмом, Чернигов выглядел не растущим поселением, а наоборот – умирающим. Об этом говорили широкие, мощеные щебнем дороги, тянущиеся от одной малой деревеньки к другой. Крестьяне их выложить никак не могли – да и зачем поселку в пять дворов каменная магистраль шириной в двадцать шагов? Это означало, что когда-то здесь стояло куда более крупное поселение, а то и какая-то мануфактура, нуждающаяся в постоянном подвозе сырья и вывозе товара. О том же – о былом могуществе, ныне утраченном, говорили и холмы ровной, прямоугольной формы – явно заросшие травой-муравой фундаменты.