Змей Рая

В тот июньский рассвет солнце едва поднялось, окруженное дрожащей аурой — будто между ним и нами была еще область некоего иного света. Дорога, по которой я шагал, и североиндийский пейзаж вокруг — всё казалось подверженным воздействию этого кошмарного, астрального света. Люди и верблюды, сцепившись в караваны, двигались по дороге, а воздух уже становился горяч. Но жар приходил не со светом. Казалось, он скорее предваряет свет, как это могло быть в горячем и темном мире до зарождения света; ведь свет может быть и холодным. И в тот июньский день свет имел внутреннее значение: печальная серость рассвета отражалась в душе. Жар же, наоборот, был совершенно внешним; он выжигал всё неважное, пока не оставались лишь чистые сущности. В результате я оказался охвачен особым чувством: я не шагал вдоль дороги, а брел в поисках Матери, стараясь отыскать собственную душу. Всё же, жара изнуряла, и даже закрыв глаза в близости Дехрадуна, чтобы сосредоточиться на Матери, я мог видеть лишь верблюдов, караваны: животных и людей. Эта внешняя сцена безостановочно повторялась в уме, но и ее необозримая пустошь была в чем–то изящна и изыскана. Не было ничего романтичного или сентиментального; момент был чересчур важным и трансцендентным.

Наконец, пройдя через тенистый лес, полный фиговых деревьев, я оказался возле ашрама Матери. Это был дом, похожий на любой другой. Он стоял на обочине пути, уводившего дальше к гималайской деревне Муссури. Входы в домик были обрамлены гирляндами цветов, а изнутри неслись звуки музыки, главным образом, барабанов и духовых инструментов. Как можно было слышать, внутри пришедшие пели, а снаружи повсюду собирались в толпы. Тут были мужчины, носящие шафрановые плащи нищих; некоторые, с лицами аскетов и ярко горящими глазами, были полуобнажены. Женщины собирались тут и там в отдельные группки. Люди беспрестанно менялись, приходили и уходили; они приносили фрукты и гирлянды цветов, а уходили, сложив ладони и склонив голову.

Поскольку было так людно, я решил не пытаться пройти в зал, а найти укромное место, откуда я мог наблюдать за тем, что происходило. Отойдя в сторонку, я присел подле молодого мужчины. Его борода была рыжей, а волосы отросли ниже плеч. Он был очень худ и смотрел перед собой сквозь полуприкрытые веки. Внутреннее помещение полнилось людьми, и, под пение гимнов к сидящей фигуре Матери взлетали облака розовых лепестков. Люди, входившие группами, опускались на колени и простирались у ее ног, поднося ей фрукты, цветы и другие дары. Она наклонялась, касаясь ладонью их голов, принимала гирлянды и возвращала фрукты; тогда паломники уходили прочь, со взглядами счастливыми и ободренными.

Белое сари Матери ярко контрастировало с темными предплечьями, вокруг которых обвились скромные браслеты. Черные волосы туго завязаны на затылке, а впавшие глаза казались огромными, бездонно темными. Ее губы часто приподнимались в улыбке, а голос был безмерно привлекательным. Чрезвычайно музыкальный смех играл мелодиями почти сладострастно–чувственными. Пораженный, я начал осознавать глубочайшую силу женственности Матери. Она говорила о Боге в манере поразительно кокетливой. Я наблюдал, как она обсуждала некоторые отвлеченные идеи с двумя брахманами: они пришли за ее советом, а она обезоружила их улыбкой посреди фразы, или смешком, связавшим два силлогизма. Произносимые ею слова были предельно серьезны и полностью соответствовали Веданте и святым текстам, но ее смысловые ударения, жесты, были совершенно обольстительны — ярче, чем кокетство всех виденных мною женщин. Я растерялся, пытаясь представить, сколько же ей лет: шестьдесят, семьдесят, тридцать или двадцать? Не было никакой возможности угадать: Ананда Маи казалась просто не имеющей возраста. Духота в помещении стояла немыслимая, и ученики сосредоточенно овевали Мать большими веерами из циновок. Наконец, она подняла обнаженные руки и распустила волосы, упавшие на плечи черным каскадом. Потом, на мгновение, она пристально взглянула на меня — и взор ее был настолько соблазнительным, что во мне со всей силой забушевало плотское влечение. Опасаясь совершить святотатство, я старался подавить это чувство, и беспокоился о том, заметна ли для ее сверхтонких чувств сила моего порыва. Но, наверное, то же самое случалось со всеми: бросив взгляд на своего бородатого компаньона, я заметил легкую улыбку соучастия.