Змей Рая

Конечно, есть и нечто преступное в этой любви: это не любовь повседневной жизни, и она не укладывается в свод Законов Ману. Скорее, это любовь идеальная, на краю существования, вне пределов «трудов будней». Это слияние за гранью текущего мгновения, когда–то случившееся в древних джунглях и садах Вриндаваны. Глубокой ночью, вдали от мужа и дневных забот, Радха бросалась в безумный танец, приводящий к экстатическому единению вечной женственности с вечной мужественностью. А после она возвращалась в свой дом и принимала известную роль верной жены пастуха, и оставалась там, пока вновь не слышала призыв. Во всём этом скрыто странное, неизъяснимое таинство, и, в конце концов, возможно даже, что муж был горд тем, что жена его соединялась с богом и давала богу рождение. Таково, вкратце, всё таинство божественной любви: она запретна и кровосмесительна; то есть — она требует полнейшего разрушения, прежде чем случится окончательное единение.

Спускаясь по узким тротуарам улиц, я, наконец, вернулся к реке. Там я увидел множество большущих черепах, отдыхавших на берегу, или плывших в потоке. Это были черепахи Брахмы и Вишну, главенствовавших в первую эпоху мира — Сатья–югу, в которой человек жил до четырех тысяч лет. Вишну в то время принял облик черепахи, чтобы отправиться на дно моря и найти таинственный «предмет», утерянный в час Потопа. Там, на дне Молочного моря, он взволновал воды и воздвиг гору — Кайлас. Тогда боги и демоны обернули вокруг него змея Васуки, и, разделив его вдоль, связали концы веревкой. Этим удлинившимся вдвое змеем они вновь стали колыхать море, пока не нашли тот таинственный предмет. Наконец он явился им, приняв форму Амриты, воды жизни, а также Рамбхи, прекрасной нимфы. Мы можем думать, что этим потерянным предметом была и Радха, и неизбежно также и Виша — то есть яд.

XXIII. Утренняя звезда

Приближаясь, я испытывал страх, боязнь разочарования. Всегда боишься расстаться с иллюзией, думая, что не сумеешь увидеть той красоты, которую описали другие. Совершенно определенно, я чувствовал подобное разочарование, стоя перед Пирамидами и Сфинксом. Но сейчас, под тенью начавшегося вечера, одетый в индийскую белую мантию–кадхи, я входил во двор Тадж–Махала. Пройдя сквозь каменную арку, по длинному коридору я вышел к другому арочному проходу, который подвел меня к воротам главного входа. А потом, неожиданно, всё видение предстало передо мной. Ничто не предвещало такого мгновенного раскрытия, разоблачения; это был внезапный порыв, в чём–то подобный тому моменту, когда я проснулся на рассвете в Антарктике, и в первый раз увидел необъятные снежные пустоши и громады белого льда.

Тадж–Махал располагался в некотором отдалении от врат внутреннего двора, и, казалось, парил над землей будто призрак. Вступала в силу ночь, луна осторожно взбиралась на небо, а он сиял мягким неземным светом. Пруд, протянувшийся от входа к подножию самого строения, возвращал небу темные отражения дрожащего света.

Звуков не было вовсе. Я замер, а несколько индусов скользили по дороге, ведущей к строению. На противоположном конце длинной мощеной дамбы Тадж–Махал вырастал сновидением: совершенно белый, будто качая четырьмя крылами башен. Он выглядел почти живым, и казалось, желал что–то сказать, раскрывая свою суть в птичьих формах. Построенный людьми, впоследствии ослепленными, он воплощал вечно сияющий свет, и напомнил мне о душе того, кого я не видел со времен детства. Он был как белая звезда в небесах, и я сам не заметил, когда стал шагать в его направлении, будто скользя навстречу иному миру: этот прохладный, мягкий ток, излучаемый им в лунном свете, был нездешним. Прежде, чем подойти совсем близко, я снова замер — мне казалось, спешить было бы неверно. Я продолжал вглядываться в монумент, и теперь мне открылась другая сторона его личности. Одинокая звезда медленно поднималась над белым куполом, тронутым синью в сиянии луны. Мягко искрились драгоценные камни в основании купола. Я зашагал вновь, поняв, что не смогу откладывать встречу вечно.

Очень скоро я оказался у подножия лестницы, и здесь вновь замер среди группы паломников, так же как и я созерцающих пропорции сновидческого монумента. Казалось, их лица озарялись счастливой улыбкой узнавания, как если бы они вернулись в детство, или были скитальцами–изгнанниками, вновь обретшими родной дом. Всё же, и они, и я замерли на пороге лишь потому, что просто еще не были готовы войти в сердце строения. Вначале нам нужно было привести в порядок наши мысли, всё еще витавшие где–то вдоль пыльных дорог Агры, которыми мы пришли сюда. А теперь, совершенно неожиданно, всё вокруг нас преобразилось: небо и луна воплотились в чудесных объемах архитектурного миража.