Змей Рая

Чуть дальше, с обратной стороны храма, есть несколько горячих сернистых источников. К ним пришел свами с биной: громоздким струнным музыкальным инструментом. Он разделся и вошел в воды источников, окутавшись паром. Это был известный свами Пеарватикар Бина, сохранявший полное молчание на протяжении шести лет. Он только время от времени произносил имена Бога или слог ОМ, играя на бине.

Отсюда Наилвал повел меня увидеть другого свами, живущего в высокой пещере — нам пришлось подниматься к нему по крутому обрыву. Весь сезон паломничеств, который тогда был в самом разгаре, он оставался тут. Свами Парнамад Аддхут Махарадж сидел, скрестив ноги в позе лотоса, на куче соломы. В стороне он поставил горшочек с чернилами и лист бумаги. На мой вопрос он ответил, что записывает свои сны.

— Сны, — рассказывал он, — доказывают, что кроме этой существует другая жизнь, и также доказывают, что и сама эта жизнь — сон. Обычно самые болезненные сны кажутся нам самыми реальными, а потом мы просыпаемся и понимаем, что пережитое — всего только сон, и оттого чувствуем облегчение и радость. Тоже верно и в отношении жизни: умерев, мы поймем, что спали, и что наши мучения не настоящие. Мы проснемся и будем счастливы в смерти. Нужно помнить и о другом свойстве снов, а именно о том, что они обычно бессмысленны; часто они абсурдны и темы их разрознены. Правда же в том, что и жизнь во многом подобна им. Поэтому совершенно напрасно будет пытаться придать ей какое–то значение или управлять ее движением. Жизнь лишь чуть менее абсурдна и бессвязна, чем сон. То же может продолжиться и в смерти, которая окажется лишь ненамного менее абсурдной и бессвязной, чем жизнь. Всё повторяется, будто отражаясь в череде зеркал.

Сказав так, свами умолк и начал качать головой вперед и назад. Я стал замерзать: моя легкая одежда более подходила югу Индии — а сам я не мог, как свами Парнамад Аддхут Махарадж, производить внутренний жар.

Потом мы спустились по тропе, высеченной в тверди скалы, и вернулись к храму. Я уселся на ступенях, оказавшись в компании нищих и больных, святых и бандитов, наемных убийц, магов и поэтов. Наилвал, наконец, оставил меня одного, поскольку, как честный человек и глубоко религиозный брахман, должен был участвовать в богослужении в храме. А я снова встретил того юношу, с которым познакомился по дороге, и которого Наилвал бесцеремонно прогнал. Он подошел и снова стал увлеченно рассказывать о Ганготри и истоке Ганги, а также о святых и настоящих магах, с которыми он был там знаком. Потом, взяв меня за руку, он рассказал о Кабире, поэте средневековой Индии. Пристально глядя на заснеженные горы, он прочел один из его стихов:

Я смеюсь, когда слышу
Что рыбы в фонтане терзаются жаждой.
Разве не знаешь ты, брат:
Настоящее — то, что оставил ты дома,
И совершая паломничества,
Бродя бесцельно от чащи к чаще,
Ты не обретаешь ничего —
Даже пройдя от Бенареса до Мадурая.
Ведь если ты не отыщешь свою душу,
Мир останется только иллюзией.
Где же то место,
Где ты сможешь утолить жажду души?
Будь крепок и путешествуй внутри своего тела,
Ведь только там твои шаги будут тверды.
Хорошенько подумай об этом, сердце мое,
И не ходи ни в какие другие места.

Тени храма Бадринатх стали сливаться с темнотой ночи, и вскоре в небе засияли звезды.

Обратная дорога из Бадринатха была легкой, поскольку склон спуска был не таким уж крутым. Подойдя к перекрестку, где дорога из храма Вишну пересекается с дорогой из святилища Шивы в Кедарнатхе, мы встретили караван из Гуджератха. Их вожаком был мужчина лет восьмидесяти, он приказал нам остановиться, протрубив в огромный рог. Потом он выступил вперед и объявил, что он — аюрведический доктор, а также гомеопат из Вадодары. Он рассказал, как его караван пришел из Кедарнатха, неся огонь Триджугинараина. Они поддерживали это пламя в большой жаровне, постоянно подкладывая новое топливо, и были намерены принести его в свою страну. Старик объяснил, что огонь этот изначально был зажжен в Кедарнатхе тысячи и тысячи лет назад, на праздновании свадьбы Шивы и Парвати, и с тех пор ему никогда не позволяли угаснуть. Потом, со слезами на глазах, доктор в тюрбане коснулся моего лба пеплом святого огня, и произнес:

— В течение трех месяцев все твои грехи истлеют в этом огне, и ты сможешь осознать свои величайшие надежды и устремления.

Потом он вновь дунул в олимпийский рог, и караван пришел в движение.

Я остался на краю дороги, размышляя о подобии этого огня и пылающего между глаз лунного камня. Долгое время я думал об этом, а потом мои мысли сложились в слова молитвы: