Змеи в ее голове

Он спросил, задумывалась ли она о том, чтобы защитить себя сакральной татуировкой. Теперь покраснела она, так что Рене не знал, куда деваться… С тех пор наличие татуировок где-то на теле Теви не на шутку волновало его. Он не мог заставить себя не думать о том, что они должны быть расположены в каком-то сокровенном месте, и это всерьез его будоражило.

Они называли друг друга по именам, но оставались на «вы».

Они разговорились о Морисе Кантене не потому, что в его деле появились какие-то новости, а потому, что господин де ла Осрей когда-то был с ним знаком.

— Дело было в «Жокей-клубе», за ужином, уж не помню, по какому случаю… Презабавный человек. Он бесконечно долго рассказывал нам про сафари, в котором даже не участвовал…

Визиты Васильева подчинялись ритуалу, во многом обязанному Мсье, но также и Теви. Оба были чрезвычайно привержены постоянству, привычке, установленному порядку. Сперва за рюмочкой чего-нибудь они болтали о пустяках, затем ели лапшу или овощной суп, после чего усаживались за большой стол в гостиной и играли в «желтого карлика»[13]. Теви выигрывала чаще других. Рене предполагал, что она жульничает; он никогда не пытался проверить, но ему даже нравилось, что она плутует. Когда это было незаметно, он позволял ей выиграть, а она очень радовалась, потому что победа доказывала справедливость ее предрассудков и верований.

В тот вечер Мсье вернулся к делу Мориса Кантена.

— Я уже давно им не занимаюсь, — сказал Рене.

— Еще одна история, преданная забвению, — произнес Мсье.

— Преданная забвению, — повторила Теви. Мысленно она всегда отмечала новые для нее выражения: повторение помогало их запомнить. Затем она пыталась использовать их, что не всегда бывало уместно, и Рене с извиняющейся улыбкой ее поправлял, а Теви никогда не обижалась.

После партии в «желтого карлика», когда Мсье засыпал, они оставались вдвоем в гостиной и болтали, так что, бывало, Рене уходил довольно поздно.

— Благодаря Мсье, — сказал Васильев, — вы знакомы с моей семьей на все сто, но никогда ничего не рассказываете мне о своей.

— Это не слишком интересно.

Однако Рене ждал продолжения, и молодой женщине пришлось добавить:

— Я хотела сказать, все совершенно банально… Семья есть семья. В Камбодже или во Франции это всегда почти одно и то же, верно?

Она явно не хотела распространяться на эту тему, вновь заговорила о Мсье, о нынешней партии в «желтого карлика», и это напомнило Васильеву, что он хотел кое-что предложить.

— Я тут подумал… — сказал он. — Может, как-нибудь вечерком мы могли бы сфотографироваться все вместе, что скажете?

— Сфотографироваться?

— Да, чтобы сохранить воспоминание об этих вечерах Мсье. Чтобы потом, когда… Ну, вы меня понимаете…

— О нет! — ответила Теви.

Вид у нее был такой возмущенный, что Васильев забеспокоился, уж не оскорбил ли он ее чем-нибудь.

— Сфотографироваться втроем — нет, это невозможно! Это приносит несчастье. Если мы это сделаем, один из нас троих вскоре умрет!

Оба подумали об одном и том же — о возрасте Мсье, — и их разобрал безудержный смех. Это был отличный вечер. Впрочем, все вечера были приятными, если не считать того, что два раза в неделю Рене ел что-то другое, а не консервы и быстрозамороженные продукты.

Когда Теви провожала его к дверям, Васильев осмелился:

— Скажите, Теви… Мсье не заговаривается?

А поскольку Теви нахмурилась, услышав незнакомое выражение, он покрутил указательным пальцем у виска.

В тот вечер дважды, когда речь заходила о Морисе Кантене, Мсье говорил, словно только что вспомнил:

— Знаете, я ведь прежде был с ним знаком. Как-то мы встретились за ужином в «Жокей-клубе». Он бесконечно долго рассказывал нам про сафари, в котором даже не участвовал…

Теви тоже об этом вспомнила. Однако не сказала Рене, что заметила у Мсье и множество других признаков. Она ограничилась тем, что снова хихикнула, прижав кулачок к губам.

— Да, иногда слегка «заговаривается»…

Уходя, Васильев наклонился и поцеловал ее в щеку.

* * *

Еще с прошлого мая, после катастрофического дела Кантена, Анри Латурнель был по-прежнему сильно озабочен состоянием Матильды. Разумеется, он ей не перезвонил и ничего о ней не знал, как обычно и бывало, но на сей раз это его почему-то очень беспокоило. Отсутствие контакта — в порядке вещей, таково правило; а контакт — исключение. Однако его печалило, что он ничего не знает. Что-то с ней не так? Что-то могло усложнить работу? Разумеется, его беспокоил не только этот вопрос, но и сама Матильда.

Он не решался признаться себе, но все это давалось ему очень нелегко. Насколько сильно он ее любил? Он погрустнел еще больше. Он страстно любил ее. Но всегда издалека.

1941 год. Матильде девятнадцать, она прелестна. Ничего общего с той некрасивой толстухой, в которую она превратилась.

В Сопротивление ее привел Кудрей, товарищ, которого потом очень быстро убили. Анри, только что создавший сеть Имоджин, давал ей небольшие задания: отнести чемодан, отследить адрес, передать сообщения; она хорошо зарекомендовала себя.