Змея

Жильцы дома написали жалобу. Чиленти жила в хорошем доме, на пьяцца Адриана. На лестнице остались пятна крови, и уборщица отказалась мыть ступеньки. Портье тоже отказался — он ужасно боялся крови. Да ведь это же кровь кота, объясняла ему Чиленти. Портье боялся и кошачьей крови тоже, вообще всякой крови. Тогда Чиленти взяла мокрую тряпку и сама, собственными руками, вымыла ступеньки. Ну а труп? Что она сделала с трупом Рафаэля? Что люди делают, когда подыхает кот? Не оставишь же его разлагаться на дороге? А когда подыхает собака? Чиленти зашила труп Рафаэля в красный бархатный мешочек и бросила в Тибр. По-моему, достойное погребение, сказала она. Не знаю, уж можно ли такое назвать погребением.

Чиленти была вдовой. А что, если бы ее покойного мужа тоже звали Рафаэлем? Тогда кровь на лестнице не была бы уже кошачьей кровью.

Два дня спустя ко мне пришел Бальдассерони и рассказал, как в одном ресторане Трастевере он ел поджаренные кукурузные початки. Это такая особая кукуруза, американская, пояснил он, у нас она не растет, а если и растет, то плохо, и зерна у нее мелкие. А зерна должны быть крупными, не то, когда их поджарят, ничего не останется. Собирают такие початки очень рано, в период молочно-восковой спелости. Молочной? — спросил я. У очень молодой кукурузы зерна налиты молочком, пояснил Бальдассерони. Ресторан открыли недавно, а его хозяева— американцы, муж и жена, из бывших посольских работников. Муж даже книгу какую-то написал, а теперь вот какое занятие себе придумал. В книге рассказывались всякие закулисные истории из жизни дипломатов. Они притащили в ресторан древние римские повозки, старые бочки, в общем, все у них выдержано в типично римском стиле — специально для американских туристов. Дела их сразу пошли в гору. На площадке перед входом стоят жаровни, и каждый может подойти и купить себе подрумяненный початок. Купить может любой прохожий, но Бальдассерони съел початок за столиком, в ресторане. Вот и отлично, сказал я, дожидаясь, когда он перестанет говорить о кукурузе. По окончании сезона ее продают в консервированном виде, говорил Бальдассерони. Берешь банку и помещаешь ее прямо так, не открывая, в кипящую воду на пять минут, а когда открываешь, кукуруза уже готова к употреблению. Но есть все-таки разница: кукуруза из банки — отварная, а та, что подают в ресторане, — поджаренная. Но и ту и другую полагается слегка сдобрить сливочным маслом и посыпать солью. Консервированная кукуруза дороже, потому что приходится платать и за упаковку. Интересно, куда клонит Бальдассерони с этими своими кукурузными початками, думал я. А он вдруг стал задавать мне вопросы насчет того, где и что ел я. Прямо так и сыпал вопросами, хотя вид при этом сохранял совершенно невинный. Я занял оборонительную позицию, отделываясь расплывчатыми ответами, сам себе противоречил, говорил что в голову взбредет. Я никак не мог взять в толк, куда гнул Бальдассерони, рассказывая эту историю о кукурузе, но, конечно же, он куда-то гнул. Иногда Бальдассерони внушает мне страх.

Приведу другие странные совпадения. Я узнал, как зовут собаку старухи с третьего этажа. Ее зовут Фулл. С некоторых пор этот пес стал подходить к витрине моего магазина: уткнется носом в стекло, поднимет верхнюю губу так, что становится видна вся десна, и скалится. Что у него на уме — не знаю. Мне же кажется, что он надо мной смеется. Смотрит на меня и смеется, морща нос и верхнюю губу. Собакам это не свойственно, говорил я себе, и действительно было заметно, что долго держать губу приподнятой ему трудно. Через некоторое время губа начинала дрожать, и, когда Фуллу становилось совсем невмоготу, он опускал голову, но уже в следующий момент опять демонстрировал мне свою поднятую губу и оскаленные зубы. У этого старого и немощного пса зубы были белые-пребелые, острые и крепко сидящие в своих гнездах. Его ухмылка меня раздражала: как прикажете понимать смеющегося пса? А он действительно смеялся. Во всяком случае, именно такое было у меня впечатление. Да нет, не впечатление, а уверенность: он смеялся.

Иногда Фулл подходил к моей витрине три или четыре раза на дню и задерживался перед ней на несколько минут. Я не знал, что означает его гримаса — угрозу или насмешку. Во всяком случае, поведение собаки меня задевало. Я хотел сделать замечание старухе с третьего этажа, но она была больна и не выходила из дому уже несколько месяцев. Потом я решил выразить протест привратнице и потребовать, чтобы она поговорила со старухой, но привратница с некоторых пор избегала встреч со мной и, завидев меня, отворачивалась, думаю, что из-за того давнего разговора и моего вопроса.

То, что собака подучена, — исключалось. Хозяйка пса, старуха с третьего этажа, ни разу не заходила ко мне в магазин и марками не интересовалась. Возможно, это была случайность, не имевшая никакого отношения ко мне лично.