Змея

Miriam, mirum spargens sonum
per sepulcra ragionum,
coget

omnes ante thronum [2].

И так далее. Вообще-то латыни я не знаю, все это была игра, которую я придумал для нее, в ее честь. Потом я замолчал. Так, в молчании, закончилась первая глава нашей истории, наша встреча, прогулка, объяснение в любви.

Разговор возобновился на следующий вечер на холме Джаниколо.

С холма Джаниколо Рим казался сплошным лунапарком, он весь был в огнях, над площадью Барберини реяла огромная буква «М» (реклама фирмы «Мотта»), а еще была луна и вывеска компании «Алиталия». По одну сторону простирался город с его огнями и шумом уличного движения, по другую были мы с Миркам в моей машине «Фиат-600» -универсал -как на сцене, словно взгляды всех римлян были устремлены на нас из партера. Не знаю, испытывала ли Мириам то же самое, я ей ничего не сказал, ведь чувства иногда обманывают. Сквозь стекла виднелись огоньки сигарет в других машинах, припаркованных рядом с нашей у парапета: там тоже любовались панорамой города.

Если бы в тот вечер я предложил Мириам сходить в кино, уверен, она сказала бы «нет». В кинотеатре «Адриано» шел американский фильм о каком-то игроке в шары — я читал в газете, — и назывался он «Хвастун». Хотите верьте, хотите нет, но из-за этих самых шаров персонажи картины убивают друг друга — так было написано в газете, и еще там говорилось, что фильм замечательный и актер играет прекрасный. Но если бы я в тот вечер предложил Мириам сходить в «Адриано», чтобы доставить ей удовольствие, то меня ждало бы разочарование: Мириам кино не любила. Дело было не в фильме, просто кино ей вообще не нравилось. Но я ничего ей не сказал. Я вдаюсь в такие подробности потому, что во всем люблю точность.

Мысль о кино пришла мне в голову просто так, она была банальна и случайна, как все банальное и случайное, что приходит в голову, когда имеешь дело с девушкой. Обычно говорят: пошли в кино, и идут в кино. Возможно, и Мириам тоже пошла бы, если бы я ее пригласил. В таком случае я поступил бы, как поступают все другие мужчины со всеми другими девушками (даже если потом они ведут себя по-разному), но не знаю, как повела бы себя Мириам — как все другие девушки или нет, потому что кино она не любила и, вполне возможно, ответила бы мне отказом, то есть предложи я ей пойти со мной в «Адриано» или в какое-нибудь другое кино, она бы не пошла. Но это всего лишь моя гипотеза, потому что такого предложения я ей не сделал, да и не собирался делать.

Что представляла собой девушка, сидевшая рядом со мной в автомобиле? И что вообще она делала в моей машине, на соседнем сидении? Ничего особенного, говорил я себе, происходит нечто вполне естественное: девушка сидит рядом с мужчиной, и этот мужчина — ты, а эта девушка — Мириам, вы познакомились в спортзале Фурио Стеллы. Вот и прекрасно, говорил я себе, вот и действуй, скажи ей что-нибудь. Или нет, подожди пока с разговорами, потому что, открыв рот, ты не имеешь права произнести что-нибудь банальное. Но долго молчать тоже ведь нельзя. Некоторые мужчины говорят о других женщинах, некоторые — о войне, у них всегда наготове что-нибудь о войне, но я о ней ничего не знаю, когда я говорил, что был на войне, я лгал. Признаться честно, я и в армии-то не служил, хотя всегда делаю вид. будто служил. Однажды, когда был налет на наш город, я попал в бомбежку, а я рассказываю, будто дело происходило бог знает где, Эту ложь я повторяю всегда, когда есть повод. Я посмотрел на Мириам, курившую сигарету. Затянувшись последний раз. она выбросила окурок за окошко. Губы ее слегка дрожали, она смотрела на меня молча, словно ждала чего-то, словно хотела спросить: ну а что теперь?

А что? Ничего. Я сидел себе, как путник, одолевший трудную дорогу и добравшийся наконец до дома, где, он знает, ждут его все прелести жизни и дверь приоткрыта: толкни и входи, но он почему-то медлит. Ну вот, сидишь и занимаешься сравнениями, говорил я себе, хотя тебе прекрасно известно, что в подобных случаях надо шевелиться. Это как на войне — там тоже нельзя засиживаться на месте. Когда ты идешь в атаку, то даже поражение тебя не бесчестит, а если ты сидишь без дела, ничего не произойдет, а хуже «ничего» на свете не бывает.