Змея

Я решила все держать в себе, потому что воображение — штука опасная, особенно в моем случае. Живое, яркое и совершенно неуправляемое, оно всегда подводило меня, и я оказывалась в дурацких ситуациях. Вот еще одна причина, чтобы не идти спасать бабушку от змей, говорила я себе. Может, те крики из сарая существуют только в моей голове, и никаких змей там нет. К тому же ничто не предвещало беды: солнце светило по-прежнему, белые облака в замысловатых платьях шествовали величавой походкой по бальному залу неба. Все, кажется, в порядке… кроме птиц. Птиц не слышно. Значит, крики были настоящие. У меня заныл живот: приступ вины и страха, что не будет никого, кто позаботится обо мне. У мамы медовый месяц, бабушка при смерти, а я еще не завтракала и, возможно, никогда больше не пообедаю.

Визг прекратился внезапно, и наступила жуткая тишина. Когда птицы запели, как ни в чем не бывало, я решила, что они предатели. Уставившись на сарай поверх зеленого травяного моря, усеянного тут и там желтыми одуванчиками, я молила, чтобы все это было лишь ужасной игрой моего воображения. Из сарая вышла бабушка, вся в крови от сотен змеиных укусов. И не подумав умирать, она направилась к дому, вытирая кровоточащие руки о залитый кровью фартук. Из-за перил я видела, как она прошла прямо на кухню и достала из ящика лучшие мясницкие ножи. Она подняла глаза, похожие на два тлеющих уголька, и, указывая на меня ножом, отчеканила приказным тоном:

— Не выходи из дома, слышишь? И ешь свой завтрак. Он на столе с раннего утра.

Разинув рот, я смотрела, как она идет обратно к сараю, чтобы расправиться со змеями и спасти ферму. Моя бабушка была самым бесстрашным борцом со змеями во всем Огайо.

Однако на следующий день все выглядело уже не таким героическим, ибо я заметила, что пропал мой любимый поросенок Гарри. Я научила его приходить на звук погремушки, сделанной из жестяной банки и сухих кукурузных зерен, и, похоже, именно этот трюк безжалостно использовали, чтобы заманить Гарри в ловушку. С одной стороны, это хорошо, значит, никакого дня спаривания змей вовсе нет. С другой — ужасно, потому что бабушка не геройски сражалась с ползучим воинством, а убивала в сарае беззащитного поросенка. Почему же меня пугают исправительной школой, если ложь у нас явно семейное и бабушка тоже врет? Но при всем при том, несмотря на жестокость убийства, я знала, что скорее соглашусь на роль сообщницы, чем откажусь от толстой свиной отбивной в сухарях на ужин. Это смущало меня. Я не желала замечать очевидное. По правде говоря, я хотела верить бабушке, вот и все. Пусть будут отбивные!

Позже вечером, в нашей темной, похожей на пещеру кухне с закопченными стенами и старой печкой, я угрюмо ждала порции свиной отбивной (на этот раз порция состояла из двух кусков, а на завтрак будут толстые-толстые ломтики бекона). Бабушка сидела, держа на коленях свою любимую таксу. Я смотрела за тем, как она ловко выдирает клещей из тела собаки и бросает их в огонь, где они лопались. Мы с собакой были заклятыми врагами с того самого дня, как я приехала в желтом такси — в машине, которая увезла мою маму и когда-нибудь вернется за мной. Я потянулась к коробке с раскрошенным куском свадебного торта, присланного мамой, и замерла, услышав тихое рычание. Собака непременно цапнула бы меня — я не могла приближаться к бабушке, когда она рядом. Оставаясь наедине со мной, эта дура не рисковала огрызаться, потому что я все время ее гоняла, но под защитой бабушки, лежа у нее на коленях, она была способна даже укусить. Пришлось отступить. При виде того, как сильные бабушкины руки снова и снова гладят тело собаки, у меня заныло в груди. Ко мне эти руки никогда так не прикасались. Меня снедала зависть.

После ужина, наевшись досыта, я вполуха слушала, как бабушка, сев на своего любимого конька, говорила о мужьях и о том, какие они все сволочи. Словно заправский ветеран боевых действий, она рассказывала о войне, все еще гремевшей где-то на далеких фронтах битой посуды и заплаканных подушек, о войне, в которой предстоит сражаться и мне, как только я вырасту.

— Он вернулся со своим дружком, хотя я его терпеть не могла, и оба пьяные. От них разило. Я сказала, что не собираюсь тут с ними сидеть и пойду на озеро, а он говорит: «Ну уж нет».

Золотые боевые медали бабушка носила в ушах и на пальцах; мне нравилось, как они поблескивали, когда она склонялась над очагом — единственным красным глазом кухни, которая черным пушистым зверьком свернулась калачиком и укрыла нас от дувшего с огайских холмов пронзительного ночного ветра, под которым все деревья гнутся к юго-западу.

— И что дальше?

— Меня это взбесило, и я его ударила, как тебе это? — Она рассмеялась. Глаза у нее стали черными и блестящими, когда она добралась до этих слов в рассказе. — А он в ответ ударил меня, представляешь? Слабую, беззащитную женщину. Я ему все высказала. И стала звать на помощь, но его дружок и не думал за меня вступаться: два сапога пара. Знаешь, что он со мной сделал?

— Нет.