Змея, что пьет гранатовую кровь

— Не следует считать меня добром или злом, прекрасная. Я всего лишь инструмент. Теперь вы часть Гранатового дома, и если будет в том необходимость, я отдам жизнь, чтобы защитить вас. Но… Считайте это личной просьбой: что бы ни случилось, будьте искренни с Его Высочеством.

А ведь он для тебя очень важен, правда, жрец? Почему?

— Я бы сочла это и весьма неплохим советом.

Камео медленно склонил голову.

— Могу я спросить?

Он вновь смотрит на меня. Взгляд, который так надежно скрывает истинные мысли.

— Кажется, вы единственный итилири с подобными украшениями. Это так? Что они означают?

Жрец засмеялся негромко.

— Они означают, что я предал сам себя.

Коснувшись поцелуем кончиков моих пальцев, он уходит.

А еще случилось знакомство с князем вампиров, Ашером. Любопытно, его пребывание в Феантари связано с предстоящим праздником или же он станет одним из тех, кто вынесет приговор Мариусу?

Нелегко смотреть на вампира — энергетика застывшая, будто… янтарь. Жуткая совершенно.

Согласно истории, свое происхождение вампиры вели от Того, кто первым нарушил Закон и забрал чужую жизнь, за что был обречен на вечные скитания. Слишком тяжкое наказание? Возможно.

Я знаю, насколько вампиры смертоносны, и утонченной иронией кажется и цвет волос князя — будто варенье из лепестков роз, и обманчивая хрупкость пальцев.

Как состоялось их с Алариком знакомство?

Ашер рассматривает меня оценивающе, ничуть этого не скрывая, и странным образом эта откровенность располагает к вампиру.

— Наконец в жизни моего друга будет что-то, кроме войны. Лидия, птичка, не выпускай его из спальни хотя бы две луны, хорошо?

Я смущенно улыбаюсь, и князь смеется.

— Почти готов тебе позавидовать, Аларик.

Почти — важное здесь слово. Ибо когда в покои Аларика явился генерал — вампир не смотрел уже ни на кого и ни на что.

— Ссешес.

Князь подошел к дроу. Очень близко. Гораздо ближе, нежели дозволено. Риан улыбнулся едва заметно, и его руки коснулись волос вампира. Лаской скользнули по исчерченной шрамами рун коже щеки.

Ашер закрыл глаза и глубоко вздохнул.

— Ссешес.

Разумеется, после ужина они удалились вместе.

***

Глоток горячего чая с мятой. Жестокий и холодный Ссешес в объятиях вампира мягок, будто сливочный крем.

— Почему мы должны проходить через это?

Дроу нежно касается поцелуем руки князя. Ему нет нужды уточнять. Разве разлука не мучает его столь же сильно?

Диковинный хрустальный сосуд наполнен соком календулы, разбавленным чистейшей водой. Как светлое растение, сей прелестный цветок способен накапливать энергию солнца и отдавать ее вовне — и импровизированный светильник излучает свет, зыбкий и золотой.

Ашер проводит кончиками пальцев по щеке возлюбленного.

— Ты помнишь осаду Ушшанаи, когда белые орки поливали нас расплавленным металлом?

— Конечно, — темный усмехнулся, закрыв глаза. — Тогда мы познакомились.

Восхитительные воспоминания. Благоуханные, будто цветение садов.

— Да. Этого не забыть. Меня поразила твоя сила и твоя храбрость, — мечтательно сказал вампир, обнимая возлюбленного крепче. — Ты был совершенно неотразим, измазанный кровью врага.

— Что за глупости ты выдумываешь? — против воли, дроу улыбается.

— Серьезно. Когда я врал? — возразил вампир.

Эльф поворачивается и весьма скептически смотрит на Ашера.

— Ну хорошо, — сдается тот, и искорки смеха в синих глазах гаснут. Но, сказать откровенно, он рад поводу сказать то, что давно уж собирался. — Да, я делаю много хреновых вещей. Мне нужны чужие эмоции и чужая кровь, чтобы поколебать Равновесие. Чтобы почувствовать хотя бы иллюзию жизни.

Ссешес молчит. Ему известно это. И ничего не изменить. Потому и невозможно связать судьбу свою с тем, чей голос слышишь во снах каждую ночь.

— Чужие руки. Чужие губы.

— Да, — спокойно говорит вампир.

Он знает, что сейчас в душе дроу. А от его собственной — боль отрезает сейчас по кусочку, лакомится не спеша, смакует, будто сыр с орехами.

Оба они спали с другими. Но сердце столь часто не согласно с тем, что творит тело.

— Предлагаю быть честными, — шепчет Ашер. — Я буду играть с другими. Я буду убивать других. Но свой Путь и свою постель я хочу делить лишь с тобой.

Руны на его лице кажутся вовсе черными. Когда вам скажут, что вампиры не боятся ничего — не верьте говорящему. Еще как боятся.

— Мать твою. Думаю, это самое романтичное признание, какое только можно себе вообразить, — дроу приникает к губам возлюбленного. Искренним и чистым. Ведь именно таким и должен быть церемониальный священный поцелуй.

***

Простые брюки из льна сидят столь соблазнительно-низко. Дроу, невзирая на свою силу, изящен и гибок, будто прут тиса. Он — прохлада и покой. Он — безжалостнее яда цикуты.

И это завораживает. С ума сводит. Убивает ласково, подобно холоду.

Отдай мне свою боль, темный. С дыханием. Поцелуй меня — и я готов буду даже позволить Лозам терзать мое тело, разрывать мышцы, оплетать и так мертвое сердце — за те жизни, что отнял ты.

Ашер, что разрушает столь просто, сладостно, играя, ломает души, сейчас едва осмеливается касаться дроу. Сегодняшней ночью происходят чудеса. Кто сказал, что невозможно удержать в руках ветер?