Змея и Крылья Ночи (ЛП)

— Вы пережили первый призыв и первый отбор. Завтра на закате официально начнется Кеджари. Он будет продолжаться в течение следующих четырех месяцев. Когда вы давали свои клятвы, вы отдали нашей Темной Матери свою жизнь. Вы отдали ей свою кровь. Вы отдали ей свою душу. И она сохранит все три подношения. Даже если вы переживете испытания, часть вас всегда будет принадлежать ей. Aja saraeta.

— Aja saraeta, — повторяли мы все.

— Будет пять испытаний, каждое из которых призвано воздать должное истории о том, как наша богиня вырвалась из лап Белого пантеона и пришла к власти: испытание Полнолуния, испытание Убывающей луны, испытание Третьей четверти луны, испытание Полумесяца и испытание Новолуния. Каждое испытание будет проходить через три недели после предыдущего. Подробности каждого испытания будут раскрыты в момент его начала, не раньше. Во время проведения Кеджари вы будете жить здесь, в Лунном дворце. Вы можете покидать его стены между закатом и рассветом, если это угодно Ниаксии, но с рассветом вы всегда должны быть внутри замка. Бессчетное количество почитателей Богини жило здесь до вас. Бессчетное количество других придет сюда спустя долгое время после того как ваша кровь высохнет под вашими ногами. Через Лунный дворец Ниаксия будет обеспечивать вас, как сочтет нужным.

Как сочтет нужным. Это прозвучало довольно угрожающе. Лунный дворец давал кров, пищу, воду — пока не давал. Он обеспечивал безопасность — пока не обеспечил. Лунный дворец не был местом отдыха. Он сам по себе был испытанием.

— Что касается кровопролития в Лунном дворце…

Я и не знала, что в комнате может воцариться еще более затаившая дыхание тишина. Казалось, мы все этого ждали. Иногда участникам Кеджари запрещалось убивать друг друга вне испытаний. В другие годы такого ограничения не существовало.

В этом и заключалась особенность Кеджари. Да, у него были свои правила и условности, но каждый год они были немного другими, подчиняясь, как и многое другое, прихотям Ниаксии.

— Вы можете защищать себя от агрессоров, — сказал Министер. — Однако Богиня ценит дар крови во время своих испытаний.

Что, черт возьми, это значит?

Я была не единственной, кто задавался этим вопросом. Тела неловко переминались с ноги на ногу, глаза в замешательстве осматривали комнату. Эта формулировка была… бесполезной.

Богиня ценит дар крови во время своих испытаний.

Означало ли это, постарайтесь не убивать друг друга, пока есть свидетели, а если же свидетелей нет — вперед!

Или это означало: прибереги это для испытаний и столкнись с гневом Ниаксии, если не сделаешь этого?

Я не могла решить, что предпочесть. Если в этом году убийства будут запрещены, это позволит мне хотя бы немного успокоиться в стенах Лунного дворца, возможно, учитывая притягательность моей человеческой крови. С другой стороны, возможно, мне будет легче расправиться с противниками, когда они этого не ожидают, чем во время состязаний.

— Вы связываете себя этими правилами, когда предлагаете свою душу Ниаксии на службу Кеджари, — сказал Министер. — И вы будете соблюдать их до окончания турнира или до того момента, когда она освободит вас от клятвы. Aja saraeta.

— Аja saraeta, — пробормотали мы.

— Завтра на закате вы будете вызваны на испытание Полнолуния. Да направит вас Мать.

Министер поднял руку, словно накладывая на всех нас некое великое невидимое благословение, и отвернулся, не сказав больше ни слова. Не было ни заключительной речи, ни вдохновляющего прощания, ни вымученной молитвы.

В жуткой тишине двойные двери под балконом распахнулись, открывая, как оказалось, столовую. Над нами жрецы и жрицы удалились. Винсент поймал мой взгляд перед тем, как уйти с ними. Между нами возникло негласное согласие. Он наклонил подбородок, и я кивнула в ответ, после чего последовал за остальными через двойные двери.

ПИРШЕСТВО в столовой не уступало тому, что было на вечеринке Винсента. Я провела много дневных часов, прочесывая оранжерею, пытаясь определить съедобные растения на всякий случай, я не была уверена, дадут ли нам вообще еду, и если да, то будет ли она безопасна для человека. Но, несмотря на расшатанные нервы и усталость, у меня пересохло во рту при виде открывшегося передо мной пейзажа. Два длинных стола были уставлены тарелками, за каждом из которых стояло, наверное, двадцать пять или тридцать стульев. Мы все вошли в комнату и задержались у стен, как будто боялись, что стол, набитый едой, может взорваться, если мы подойдем к нему слишком близко.