Змея на груди

– И последний вопрос. Какая роль у тебя?

– Так ты с нами или нет?

Вольский смотрел на друга в упор и улыбался краешками губ. Кузьма нахмурился. Полмиллиона евро… Только за то, что он заберет выкуп. Но выкуп составляет два миллиона. Он не сомневался, что Вольт постарался все учесть и предусмотреть, но все учесть невозможно. Небольшой сбой, и дело пойдет наперекосяк. Идеальных преступлений не бывает. Деньги могут быть меченые, если подключится милиция, ситуация намного осложнится… Даже Вольт кажется до конца не во всем уверен. Но два миллиона…

Друг читал его мысли по лицу, как книгу.

– Я предлагаю заказать еще немного выпивки и обсудить весь план более детально, – предложил он, словно Ребров уже дал свое согласие, и махнул рукой официанту.

Кузьма глубоко вздохнул.

– Ладно, я тоже в деле. Ты был уверен, что я соглашусь. Так что же делаешь ты?

Лицо Вольта расплылось в довольной улыбке, и он с гордостью ответил:

– Моя роль самая важная. Я именно тот, кого нам предстоит похитить…

Глава вторая

Ум у большинства женщин служит не столько для укрепления их благоразумия, сколько для оправдания их безрассудств.

Франсуа де Ларошфуко

Пульхерия Афанасьевна Дроздовская была девушкой, достигшей возраста элегантности, точнее говоря, было ей слегка за сорок. Меня упрекнут за не совсем корректное употребление слова «девушка», но, на мой взгляд, это слово наиболее подходит к описанию состояния души моей героини. Помните, в книге Корнея Ивановича Чуковского одна маленькая девочка говорит: «Моя бабушка работает девушкой на телефонной станции»? Это детское определение в некотором смысле можно было бы отнести и к Пульхерии, ведь ее единственный сын Степа уже сделал ее бабушкой, только она не работала на телефонной станции, а была обычным бухгалтером. Несмотря на свой солидный возраст и солидный вес, выглядела Дроздовская весьма несолидно – курносый нос, лукавые серые глаза, пухлые губы бантиком и непокорные рыжие вихры. Голос тоже не соответствовал возрасту, многие незнакомые люди, разговаривая с ней по телефону, принимали ее за девчонку.

Родители Пульхерии были настоящими фанатами Гоголя и считали, что более гениального писателя с тех пор на Руси не рождалось. Их любовь к творчеству Николая Васильевича сказалась на выборе столь экзотического имени для дочери.

Имя это, несмотря на его необычность, очень шло ей. К тому же оно давало большой простор для фантазии. Мама с папой называли ее Пуляшей, Пульсиком, Пуленькой, друзья – просто Пулей, недруги – Гранатой или Бомбой. Бывшие мужья тоже в долгу не остались: Пуляпочка, Пульшарик, Пульсенок, Пульсяндра, Пульхрения, Пульфигия, Пульманелла, Плюхария – вот лишь немногие вариации на эту тему, которые приходили им в голову, в зависимости от того, какие чувства к ней они в тот момент испытывали.

В тот тихий вечер Пульхерия Афанасьевна сидела на полу в своей гостиной и подводила итог прожитым пяти годам жизни, иными словами рассматривала фотографии и решала, которые из них должны оказаться в альбоме, а которые вернуться обратно в коробку из-под сапог. Фотографий накопилось так много, что коробка перестала закрываться, и Пульхерия давно хотела выбрать одно из двух: либо купить новый альбом, либо раздобыть новую коробку.

Фотографии в большом количестве присылал ей сын Степа, который пытался запечатлеть практически каждый шаг своего малыша, внука Пульхерии, Патрика. Многочисленные бывшие мужья и их жены тоже в избытке снабжали Пульхерию лучшими мгновениями из своей жизни.

Рассматривая многочисленные снимки, Пульхерия плыла по волнам своих воспоминаний под музыку ее любимого Моцарта.

В этот момент по законам жанра надо было бы подать читателю какой-нибудь мистический знак, вроде фразы: «Аннушка уже разлила свое масло», которую у Булгакова произносит загадочный Воланд, предвосхищая последующие ужасные события, но автор, упаси боже, даже в самых потаенных своих мыслях не сравнивает себя с Булгаковым, поэтому скромно повествует, что идиллию нарушил мелодичный, но очень требовательный звонок в дверь.

Взглянув с сожалением на фотографии, Пульхерия, кряхтя, поднялась с пола и пошла в прихожую.

На пороге стояла ее подруга Марина. С влажными волосами, в мокрой трикотажной майке, прилипшей к телу, с понуро опущенными плечами и страдальческим выражением лица она имела вид весьма жалкий.

– Откуда ты такая, словно… в воду опущенная?

У Пульхерии чуть не сорвалось с языка просторечное выражение «мокрая курица», которое больше подходило к виду подруги, но она вовремя сдержалась, так как по личному опыту знала, что малейшая грубость могла вызвать у Марины бурное слезоизвержение, которое закончится истерикой, и тогда от нее долго нельзя будет получить вразумительного ответа.

– Пуля, я так больше не могу! Я ушла от Олега. – Марина мелодраматично простерла руки и повисла на ее шее всем свои мокрым телом.

Пульхерии сразу стало холодно и сыро.