Змеиная верность

Михалыч включил чайник, отмерил в кружку заварку, щедро сыпанул сахару. Залив в кружку кипяток и прикрыв ее блюдечком, чтобы настоялось, Михалыч решил отправиться в обход. Так полагалось. Последний обход он делал вечером, закрыв дверь за последним сотрудником. Полагалось и ночью пару раз обойти, да Михалыч не удержался вчера – хлебнул Сашкиного подарка и продрых всю ночь как убитый. Ничего, тут, в институте этом, сроду ничего не случалось. Место тихое, и народ спокойный.

Тут Михалыч вспомнил, что надо спускаться в подвал, клятое место, и заколебался. Открыл тумбочку, поглядел на пузырь со спиртом. Нехорошо оно, с утра-то, вдруг унюхает кто… Но, поколебавшись, все-таки достал пузырек и, задержав дыхание, сделал большой глоток. Спирт опалил рот, огненным клубком скатился в желудок. Пирдуха! Так Федька всегда говорит, дружок Сашки-инженера. Выпьет и – пирдуха, мол! Срамное слово. Вслух его Михалыч никогда не говорит, а про себя – случается, прицепилось вот от Федьки.

Михалыч еще покряхтел, потоптался, затем взял свою палку с отполированным набалдашником и медленно побрел по коридору первого этажа к лестнице, ведущей наверх.

Как только его тяжелые шаркающие шаги затихли, чуть слышно скрипнула дверь тамбура черного хода. Бесшумная тень проскользнула через вестибюль в вахтерскую каморку. Звякнуло стекло, зашелестела бумага… Тень выскользнула из вахтерки, пометалась по вестибюлю, снова чуть слышно скрипнула дверь, и все затихло.

На всех трех этажах был порядок. Нигде не журчала вода, не пахло дымом. В коридорах горел слабый свет, темнели щели под дверями. В кабинеты и лаборатории Михалыч не заходил, чего там смотреть, везде тихо.

В подвал Михалыч спускался неохотно. В подвале был виварий. Там тошнотно пахло крысами и мышами, а самым неприятным, страшным для Михалыча местом был недавно оборудованный здесь террариум. Институт начинал разработку новой серии препаратов на основе змеиных ядов, и в террариум завезли среднеазиатских гадюк – гюрз. С тех пор как эти твари поселились в подвале, Михалыч даже спать на дежурстве без выпивки не мог: а вдруг вылезет какая гадина, она ж в любую щель проскользнет, и попробуй убеги от нее на деревянной-то ноге…

Спустившись в подвал, Михалыч толкнул дверь вивария и сразу почувствовал тревогу. Что-то было не так.

Обычно между кормежками и уборкой клеток в виварии было тихо, звери спали, сбившись в большие клубки. Сейчас же в виварии стоял монотонный, неумолчный шорох и писк. Михалыч включил свет и увидел, что во всех клетках панически мечутся звери. Крысы и мыши, отталкивая друг друга, лезли на решетки, грызли проволоку длинными желтыми зубами. Михалычу показалось, что животные сейчас вырвутся из клеток и набросятся на него.

– Свят, свят! – пробормотал он, отступая и захлопывая дверь. – Чего ж это с ими?

Нет, больше он сюда заглядывать не станет. В семь придут бабы-виварщицы, пускай разбираются сами.

Переведя дух, Михалыч, тяжело стуча протезом, двинулся дальше, туда, где за изгибом коридора размещался проклятый змеюшник.

Лиза Мурашова, младший научный сотрудник Института фармакологии, проснулась от такого же сигнала репродуктора, который разбудил вахтера Михалыча. Накануне она специально оставила радио включенным. Вспомнив, почему она это сделала, Лиза тяжело вздохнула, повернулась и посмотрела на соседнюю койку, где спала ее соседка по общежитской комнате и лучшая подруга Людмила Пчелкина. Та сладко сопела объемистым бревнышком под розовым стеганым одеялом. Ни громкая музыка из репродуктора, ни бодрые голоса дикторов не оказали на нее ни малейшего влияния. Все как Лиза и ожидала.

Вчера вечером у них опять происходил Контрольный Завес – процедура, всегда вносившая нервозность и сумятицу в спокойное течение их жизни. Увидев, что Людмила снимает со шкафа напольные весы, Лиза уже заранее напряглась, и не напрасно. Людмила встала на весы, стрелка, конечно же, зашкалила, показав какую-то невыносимую цифру, и началось…

– Жиросвин! Бегемотина! – зарыдала Людмила. – А-а-а! Ну как мне жить? Кто меня полюбит?

Она соскочила с весов, бросилась на кровать и уткнулась в подушку.

– И не говори мне, что надо меньше есть! – закричала она, повернув к Лизе зареванное лицо. – Потому что я не могу! Не могу, не могу и не могу! Ты можешь это понять?

Лиза молча подняла весы и поставила их на шкаф. Она понимала. Она знала Людмилу очень давно.

Людмила была Едок с Большой буквы. Садясь за стол, она сметала все, до чего могла дотянуться. Лиза частенько говорила, что если бы Людмила была знатной особой и имела герб, на нем был бы начертан девиз: «Лопнуть, но слопать! Треснуть, но стрескать!».

Две сильные страсти – любовь к еде и ненависть к лишним килограммам – боролись в Людмиле Пчелкиной и не давали спокойно жить ни ей, ни Лизе.