Змеиная вода (СИ)

Выражение лица… такое вот… злое и в то же время словно торжествующее… и рана. Эта рана…

Он вынырнул разом и отряхнулся.

- Где её нашли?

- Внизу, - отозвалась Зима. – Она упала с лестницы. Возможно.

- Тоже не веришь?

- Не знаю. Может, конечно, начался пожар, сработала сигнализация и она пошла посмотреть, в чем дело. В дыму споткнулась, ударилась затылком… упала и задохнулась.

- Нет, - это Бекшеев мог сказать точно. – Не ударилась – ударили.

- Почему?

- Смотри, - он поморщился, поскольку прикасаться к мертвому тел было неприятно, но волосы пришлось раздвинуть. – Видишь? Рана на затылке, но при этом она… короткая? Узкая? Как бы это выразиться… узкая и глубокая. Ступенька же длинная. Если падать и удариться о нее, рана была бы куда шире. Добавь, что края здесь рваные. Так что, я, конечно, не некромант, но это скорее похоже на то, что её ударили. Сзади. Чем-то тяжелым… таким, что разорвало кожу, а еще оглушило. Но вот убило ли? Не скажу…

Бекшеев распрямился.

- А еще интересно, откуда у нее столько золота?

Глава 21 Гарафена

Глава 21 Гарафена

«…а над Латырь-камнем змея лежит, кольцами свившись, и огромная столь, что больше и человека, и коня, и избы. Глаза змеи оной – яхонты, чешуя – черный камень крепости великой. Не возьмут его ни меч, ни копье, ни палица. Глядит змея на человека и вопросы задает премудрые. И кто ответит на вопросы те верно, то сам у оной змеи сможет спросить все-то, чего желает…»[1]

«Мифы и легенды о змеях, гадах и прочих тварях поднебесных»

Угрызения совести – штука муторная. Вроде бы уже все успокоилось, а они грызут-грызут… того и гляди сгрызут вусмерть.

И главное, что понимаю.

Все понимаю.

Но вот… не было тут реальной опасности. Госпиталь защиту имеет, а вот в подвал я только сунулась и сразу назад, потому как дыму было столько, что нос мигом заложило. Сейчас тоже стою, шмыгаю, надеясь, что не сильно. И вид стараюсь держать виноватый, хотя получается так себе. И головой вины за собой не чувствую, а все равно совестно. Иррационально.

Бекшеев же волновался. Хотя, зараза этакая, ни словом о волнении своем не скажет. Но я и без слов все понимаю распрекрасно. А потом угрызения совести затыкаю и склоняюсь над телом.

Женщина…

Некрасивая.

Злая. Она и при жизни-то добротой не отличалась, но как-то вот прятала эту злобность, как многие делают, а теперь маска сползла, а собственное лицо её оказалось уродливым. Тонкие губы, кривая какая-то усмешка. Набрякшие веки. Складки-брыли. Шея почти отсутствует.

И золото…

Хороший вопрос. Особенно, как понимаю, Бекшеева одна побрякушка заинтересовала, сердечко золотое с синим камушком. Тоже гадает, оно или нет?

- Янине покажем, - сказала я и нос потерла. – Должна опознать…

Кивок.

И Бекшеев распрямляется-таки. Смотрит на тело. На Тихоню, который держится рядышком.

- Распоряжусь, чтобы охрану выставили, - понимает тот. А мне думается, что жандармов очень обрадует перспектива сторожить труп.

Не сторожить…

Там, внизу, гореть особо нечему. Потому-то и не было огня, лишь этот темный удушливый дым, что выбрался на лестницу. Дым развеялся не сразу, да и пожарные залили, затоптали все, что не сгорело и не выдымило. И когда нам позволили спуститься, была уже глубокая ночь.

Странно, что свет работал.

Да и в целом…

- Надо будет тело сюда перенести, - Бекшеев прикрывал рот и нос платком. И мне протянул, но я помотала головой. Нос заложило давно и прочно, платок не спасет, а через рот я дышу нормально. Этот дым… ну дым и только-то.

Переживу.

Так вот, электричество осталось.

И стазис на холодильниках сохранился. И сами они были закрыты, кроме одного, распахнутого настеж. Тело несчастной Инги вытащили и оставили на столе, где оно выделялось черным угольным пятном.

- Его что… - смотреть на это неприятно.

- Скорее всего облили чем-то и подожгли, - сказал Бекшеев, прижимая платок к лицу. – Правда, сжечь тело не так и просто…

Я отвернулась.

Та война… там тоже жгли тела и ладно бы в бою. В бою всякое случается, и огонь – не та стихия, которая кого-то да пощадит. Но почему-то в бою это… ладно, пусть не нормально, но приемлемо настолько, насколько вообще можно принять такое.

- Тебе плохо? – Бекшеев обернулся. Он чувствовал меня лучше, чем кто бы то ни было.

- Вспомнилось кое-что…

- Плохое?